Вторая любовь (перевод с английского). Часть 2

Катастрофа случилась 6 августа 1990 года. Все развивалось несколько дней, но именно в этот день началась война. Это была не наша война, но это уже не имело значения. Многих в конечном итоге призовут, но не раньше, чем эксперта по реактивным двигателям, все еще находящегося в резерве ВМФ. На седьмой день пришла телеграмма, и следующие два дня были адом на земле. Я должна была быть оптимистичной. Мой муж уезжал, а я ничего не могла с этим поделать. Более невежественная женщина утешилась бы тем, что ее муж окажется в тылу, но я знала, в какой опасности окажется мой. Что еще хуже, я воочию увидела эффект невероятного стресса, когда он покинул флот в первый раз. Сейчас Роб был старше — в отличной физической форме, да, но это не спасало его от инсульта.

— У тебя есть прибор для измерения артериального давления, который я тебе дала, — спросила я.

— Да, — ответил Роб.

— Обещай пользоваться им.

— Каждый день, два раза в день по назначению, и лечиться, если двление выйдет за рамки нормы, — сказал он.

— Хорошо, поцелуй на прощание своих сыновей и меня, — сказала я.

Мы были в аэропорту. Роб уже был в форме. На нас смотрели люди. Знали ли они, что я прощалась с мужем, возможно, в последний раз? Понимали ли они, что это значит, что я, будучи в семье единственным ребенком, вышла замуж тоже за единственного ребенка в семье, а наши родители с обеих сторон умерли? Видели ли они двух маленьких мальчиков, которых мне теперь придется поддерживать одной? Я хотела сказать: «У меня есть большой старый дом, который мы купили по глупости, который съедает деньги и всегда нуждается в ремонте. Кто теперь будет платить за его ремонт? Кто будет оплачивать дополнительные услуги по уходу за детьми, которые мне понадобятся, и кто будет читать моим мальчикам сказки сегодня вечером?»

Не знаю, как я вернулась домой из аэропорта. Я плакала, прежде чем затащила мальчиков в нашу машину. Это заметил Кевин.

— Почему ты плачешь? — спросил он.

— Я уже скучаю по папе, — сказала я.

— Пожалуйста, не плачь.

— Вот, — сказала я, вытирая глаза одной рукой и стараясь улыбнуться, — уже перестала.

Но я все еще был напугана и зла. Я злилась на правительство и злилась на своего мужа, потому что знала, что втайне ему нравится воевать. Они еще не сражались, но эти самолеты беспрерывно взлетали и приземлялись. Эта война началась до того, как мы сбросили даже одну бомбу. Мужчины уже начали умирать.

Я остановила потрепанный фургон Вольво перед своим домом, а он сидел там на крыльце, и у его ног стоял чемодан.

— Филипп, что ты здесь делаешь? — спросила я.

— Ты думала, я брошу тебя, когда я тебе нужен? — ответил он вопросом на вопрос.

И с этого момента Филипп Дю Монт, реставратор и художник, стал (если кто-нибудь спросит) моим арендатором. У меня не было родственников или очень близких друзей, чтобы выяснить обратное. Мы жили в своего рода временном переходном центре города, где вас знают очень мало соседей и только в течение короткого периода времени. Филипп поселился в моей кровати. Он взял на себя все то бремя, что я изо всех сил пыталась нести. Он стал моей опорой против жестокого мира.

По выходным он навещал Аврил. А потом Аврил приезжала к нам в гости. В те ночи он спал с ней, но днем мы с ним становились парой. Мы подружились с ней, и по сей день это — самые странные отношения, которые у меня когда-либо были. На Рождество 1990 года я поехала с мальчиками в Монреаль. Это было и лучшее, и худшее Рождество в моей жизни. Оно было худшим, потому что Роб находился в Персидском заливе, и я почти не получала от него звонков, кроме одного короткого в Рождество.

Но оно было и лучшим Рождеством, потому что я чувствовала себя частью семьи. У меня было положение, место. У расширенной семьи Дю Монт были большие собрания, иногда до сорока человек со всеми родственниками Филиппа и Аврил. Я быстро обнаружила, что у меня там есть постоянное место, я — компаньонка Филиппа.

По своей наивности я думала, что меня будут рассматривать как нарушительницу или просто будут терпеть, но ошибалась. Меня приветствовали как члена семьи. Они признали, что, если бы я не могла быть со своим мужем, то уж конечно, была бы с Филиппом. В конце концов, это было мое место. Это было в то Рождество, когда была сделана единственная ошибка. Филипп решил в своем доме в Монреале, что ему нужно написать меня, немного освежив память. Он начал планировать картину, рисовать эскизы. Это должна была быть картина меня утром, обнаженной прямо с постели. У него была потрясающая память на детали. Когда мы вернулись в мой дом, он начал писать. Я позировала ему. Это была работа любви. Он закончил картину в марте. До возвращения Роба оставалось еще три месяца. Филипп уехал за два дня до возвращения Роба домой...

В течение года после этого мой роман с Филиппом вошел в полную силу. Роб вернулся домой больным. Он не был самим собой, и я все еще опиралась на Филиппа. Тем временем Аврил порвала с Томасом. Ей был нужен Филипп, поэтому он стал проводить больше времени в Монреале. Когда его работа по реставрации закончилась, мы оба знали, что она окончена, но еще не закончена. Следующие двенадцать лет мы оставались близкими друзьями, почти семьей. Я звонила ему как минимум раз в две недели. Я организовала ежемесячные командировки, чтобы мы могли быть вместе. Когда инсульт унес моего Филиппа, я обезумела.

После похорон мы собрались в доме в Монреале. Аврил, я и еще трое были его женщинами. Мы впятером испытывали настоящее горе. Аврил сказала мне, что другие женщины значат гораздо меньше, чем я.

— Ты была его особенной любовью, — сказала она, — я знаю, что ты скорбишь так же сильно, как и я. Такая любовь — это такая редкость.

Она была убеждена, что его работа получит заслуженную оценку, и хотела, чтобы я была в это вовлечена.

— Ты была такой большой его частью. Будет правильно, если ты поучаствуешь, — сказала она.

Я обещала сделать все, что в моих силах.

***

С замиранием сердца я позвонила Аврил.

— Боюсь, подруга, я разрушила твой брак, — ответила она на французском.

— Что случилось? — ответила я на том же языке, и начала бесконтрольно плакать.

Мы обе плакали.

— Я думала, он знает, — сказала она.

— Нет, я так и не нашла способа сказать ему.

— Он увидел картину.

— О, Боже.

Марк, который готовил в этот момент изысканно фаршированные французские тосты, остановился и подошел ко мне.

— Кто-то умер? — спросил он.

— Нет, всего лишь мой брак, — ответила я.

Аврил рассказала мне то, что знала, а затем к нам присоединился Оскар. Он был в шоке, я думаю, что Марк тоже.

— Мама. Как ты думаешь, что сделает папа? — спросил Оскар.

— Понятия не имею, но мне требуется с ним поговорить, а он не берет телефон, — сказала я.

Мы решили позвонить Кевину. Он попытался и перезвонил нам.

— Нет, он не берет трубку, и знаешь, он, вероятно, обвиняет меня в том, что я не говорил ему о Филиппе, — сказал он.

Конечно же он прав, я внушила своему шестилетнему сыну, чтобы тот никогда не упоминал Филиппа или семью Дю Монт. Мой маленький мальчик прикрыл меня. Теперь он платит за свою детскую верность матери

Следующим попытался Оскар, но он уже слишком отдалился от отца. Роб отрезал себя от своей семьи, и во всем виновата я. Затем мы провели остаток дня, пытаясь купить билет на самолет домой. В конце концов, я смогла заказать ночной авиарейс в понедельник вечером, чтобы прибыть во вторник утром.

***

Во вторник в девять часов утра я вернулась домой, на неделю раньше. Роба дома нет, я полагаю, он — на работе. Я сразу увидела ее, войдя в гостиную. Там, на тумбочке моей матери, стояла картина, на которой Филипп нарисовал меня. Никто не смог бы смотреть на эту картину и не понять, что Филипп Дю Монт был моим любовником.

Я упала на колени и начала рыдать, ну почему это случилось сейчас?! Я решила,...