Ледяное счастье

Мальчики, я вас всех очень люблю. Затихшая внутри дочь выбросила мне в кровь гормон любви ко всему миру. Но не надо рассказывать, как вам пороли коньками шеи и выбивали зубы. Лучше расскажите анекдот.

— Идиоты! — утыкаюсь взглядом в белый халат. — Какого черта беременную притащили?

— Это жена, — докладывает Макс.

— И что? — врач зол и возмущен. — А если она сейчас родит? Кто будет нести за это ответственность?

Гул зарождающегося скандала выводит из себя.

— Заткнитесь! — пытаюсь перекричать их всех.

Сын вздрагивает и прижимается ко мне.

— Отведите меня к мужу.

Доктор с сомнением смотрит на мой живот.

— Все будет хорошо, — успокаиваю его, — отведите меня к Артуру.

Врач пожимает плечами, кивает и размашистым шагом отправляется по коридору. Команда идет за нами, но я останавливаю их взглядом. Не сметь! Это мой муж, а не ваш форвард. Моя боль, а не ваш игрок.

Доктор придвигает ко мне стул:

— Садитесь.

Опускаюсь на сидение, смотрю на огромное тело на кровати. Сын подходит к отцу, вглядывается тому в лицо, гладит его по плечам и груди. По детским щекам текут слезы, которых Артем не замечает. Собираю в кулак оставшиеся силы. Я должна выдержать, мне нельзя кричать. По бейджику на белом халате узнаю имя врача.

— Андрей Валентинович, как он?

Доктор пристально смотрит на Артура.

— Знаю, что вас надо успокоить, но... Делаем все возможное, но мы не боги.

— Он выживет?

— Выжить-то выживет...

Не продолжай, хирург, не надо. Поднимаюсь со стула, хочу подойти к мужу. Проклятье, опять обмочилась. Проваливаясь в спасительный обморок, слышу крик врача:

— Так и знал! Воды отошли.

Меня бьют по щекам, приводя в сознание. Палата наполняется народом и гомоном голосов.

— Кто на машине? В роддом ее, быстро, — это хирург.

— Есть, — по-военному отвечает Макс и выбегает в коридор.

— Мамочка-мамочка-мамочка, — ко мне приникает испуганный сын.

— Заберите ребенка, — опять доктор.

— Артем, иди сюда, — приказывает Ковалев.

— Уведите мальчика вообще, — голос врача срывается почти на крик.

— Я останусь с папой! — Артем впадает в истерику.

Хватается за прутья больничной койки и вратарь не может разжать его пальцы.

— Хорошо, — наконец, сдается Ковалев, — я останусь с тобой.

Кирилл с Димой выводят меня на улицу.

***

Я устала. Очень. Перманентно. Усталость не проходит ни днем, ни ночью. Даже когда я в больнице у постели Артура и дочь не будит меня для кормления. Мы меняемся с сыном и несем вечную вахту у неподвижного тела. Мой мальчик спрятал свою новую клюшку и забросил коньки на полку. Во время моего дежурства он кормит сестру и меняет ей подгузники.

Знаю, что не должна взваливать на него такую ношу. Я просто лишаю сына детства. Но у меня нет другого выхода. Одна я сойду с ума.

Ночей в больнице боюсь больше всего. Они безумны своей тишиной. Чувствую себя мухой в липкой паутине сумасшествия. Чаще всего молчу, или сплю, уткнувшись головой в застывшее тело. Но иногда начинаю разговаривать с мужем.

Поначалу вспоминала наше знакомство, его неловкие ухаживания. Было странно видеть в этом крупном и сильном мужчине такую нерешительность по отношению к женщине. А еще спортсмен...

Когда все «А помнишь?» закончились, начала вспоминать обиды. Они выходили ярче. Все, что касалось Игры, было табу. Поэтому, не отрывая от него взгляда, выплевываю прямо ему в лицо все, что глотала эти годы. Я не стерва, но доктор сказал, что Артур меня слышит. А если слышит, то, может, злость подсобит. Пробудит то, что сейчас уснуло, и я увижу, как дрогнут, поднимаясь, веки. Как гримаса раздражения исказит посеченное лицо. Пусть он только проснется, разлепит склеившиеся губы и скажет:

— Заткнись!

Я заткнусь, честно. Навсегда. Ни одного обидного слова больше не скажу, обещаю.

Ты только очнись, родной!

Но все бесполезно. Это в слезливых мелодрамах смертельно больные поднимаются с кроватей и сразу укладывают в них своих любимых. В жестокой жизни перелом шейных позвонков ведет к параличу.

Просыпаюсь от того, что Артем тормошит меня за плечо. Открываю мутные глаза, собираю себя по кускам, разминаю затекшие мышцы. Спрашиваю хриплым ото сна голосом:

— Как Света?

— Все хорошо, мам, — отвечает сын, — спала отлично, покушала нормально. Уходил, она уже дремала.

Артем достает из сумки тетрадки и учебники. Мы перешли на домашнее обучение и кто бы другой радовался, что можно отлынивать от учебы, но... это же маленький Артур. Улыбаюсь и провожу рукой по русым волосам. В другое время мотнул бы головой, уходя от «телячьих нежностей», но сейчас крепко прижимается ко мне. Все правильно, малыш, мы с тобой одни в утлой лодчонке посреди бушующих волн. Нам надо держаться вместе.

— Мама, — слышу уже в спину, — там молоко закончилось. Ты нацеди побольше, чтобы с запасом. А то я утром уже переживал.

Нацежу, не волнуйся. Выдою себя всю.

— Марина Сергеевна, доброе утро.

Ко мне подходит хирург.

— Пройдемте в кабинет, — зовет за собой.

Хочу сказать, что некогда, что у меня дома остался грудной ребенок, и я устала, но врач останавливает меня:

— Это важно и не займет много времени.

Раскрывает передо мной дверь кабинета:

— Прошу вас.

Присаживается в кресло напротив меня и начинает говорить. Я плохо разбираюсь в медицинских терминах, но улавливаю суть: Артуру помочь невозможно. Мой муж останется инвалидом, если не произойдет чуда. А чудес в нашей жизни не бывает.

— Вы знаете, что такое эвтаназия? — спрашивает врач.

Не понимаю, к чему он ведет, но отвечаю:

— Слышала.

— Это запрещено, но... Он ничего не почувствует, поверьте. Просто уйдет.

Понимание, наконец, проникает в мою голову. Мне предлагают убить мужа.

— Фактически он уже мертв, — опровергает доктор, — жив только его мозг. Именно он поддерживает мертвое тело. А лежать в таком состоянии ваш муж может ближайшие сто лет. Подумайте, Марина. Если скажете «Нет», то вам придется забрать его домой. Мы бессильны что-либо сделать.

Пока иду по коридору, взвешиваю все «за» и «против». Благородство внутри требует бесконечной жертвенности. Но мерзость, которой в каждом человеке больше доброты, безжалостно запихивает его в угол. Демон за левым плечом заплевал ангела за правым и рисует мне не радостные жизненные перспективы. Все оставшееся время придется провести у постели мертвого мужа. А если согласиться на предложение доктора, то я еще смогу выйти замуж.

Проходя мимо палаты, бросаю взгляд на Артема. Он читает учебник. Читает вслух, обращаясь к отцу. Оборачивается ко мне и улыбка озаряет его милое лицо.

— А я думал, ты уже ушла. Мы тут с папой историю учим. Знаешь, — он переходит на шепот, — мне показалось, что папа пошевелился.

Прислоняюсь к косяку, опускаюсь на корточки и уже не сдерживаю слез. Мне становится стыдно. Перед всеми: перед Артуром, которого я матерю по ночам, перед Ковалевым, которого я отогнала от больничной кровати. А больше всего перед десятилетним мужчиной с внезапно повзрослевшими глазами. Который вместо любимого хоккея меняет сестре обосранные подгузники. И я не слышала от этого мужичка ни одного жалобного слова. Как тогда я — взрослая и сильная женщина — могу жалеть себя? Какое я имею право принимать решения в одиночку? Артем ближе к тому, кто сейчас лежит на кровати. Мужей может быть много, но отец — всегда один.

— Мамочка, — сын бросается ко мне, прижимает к груди мою голову, — все будет хорошо. Он обязательно очнется, вот увидишь.

Я рыдаю, заливая слезами несвежую рубашку, а Артем гладит меня по волосам и успокаивает, как взрослый мужчина. Спасибо, малыш, что ты есть. Что ты такой, какой есть. Спасибо, Артур, за сына.

Плакать продолжаю уже дома, давая волю слезам. Дочка ...  Читать дальше →