Барбарис

— А кто ты? — спросил один из них таким тоном, будто спрашивал «ты действительно думаешь, что ты Наполеон?»

— Я... неважно, кто я. Я иду искать своего мужа, ифрита Максуда ибн Асафа! — с вызовом заявила Варя.

Путники снова переглянулись и расхохотались вдвое громче.

— Вот что делает с правоверными опий! Ай-яй-яй! — покачал головой один.

— Ничего, сейчас мигом протрезвеет, — сказал один и спешился. — Ничего так не отрезвляет шлюху, как хорошая ебля, клянусь подвалами эмира!

Варя пятилась, чавкая грязью, а здоровенный лысый мужик, обмотанный грязными цветными тряпками, скалил желтые зубы и шел прямо на нее...

Поскользнувшись, Варя шлепнулась в глину, облепившую ночнушку теплым киселем.

— Ай, ай! В соусе молодая плоть еще вкусней, — ухмылялся тот. Двое других тоже спешились и приближались в Варе, вжавшейся в грязь.

— Я не шлюха! Вы ошиблись! Я... я... — пищала она.

— Ну как же не шлюха? Ай, ай, — укоризненно качал головой лысый, возвышаясь на Варей. — Простоволосая, с голыми ногами, сиськи торчком...

То, о чем папросыт тэбя пэрвий же встрэчний, тэбе нужно будэт дэлать там все врэмя, — вдруг вспомнилось ей.

Варя почувствовала, как ее сердце проваливается куда-то в печенки. Встав, она дала шершавым рукам стащить с себя ночнушку, мазнувшую грязью по лицу и волосам...

Три пары рук лапали ее тело, размазывая по нему теплую глину. Было невыносимо стыдно и странно, и нервы колол мятный холод, и во рту отдавало горькой солью... Два рта слюнявили ей оба соска сразу, а задницу, бедра и срамоту тискали, смачно шлепали и терли жадные руки. Казалось, они принадлежали многоротому, многоликому джинну, который хотел заживо сожрать ее...

Потом Варю повалили на обочине, где было посуше. На нее по очереди влезали потные, тяжелые тела и выдалбливали меж разведенных ног жаркий ритм. Каменные члены вплывали в Варю, как в масло, натягивали ее до ребер и заливали нутро горячими фонтанами — снова, снова и снова, пока разъебанную утробу не свело кисло-соленым спазмом, и Варя, одуревшая от животной похоти, не выпустила в своих любовников мутный фонтан, извиваясь в грязи. Вокруг загоготали, и потом три пары рук шлепали и тискали ее, мыльную от глины и спермы, как лошадь или собаку.

Варя потеряла счет, сколько раз ее выебли. Отвращение, распиравшее нервы сильнее похоти, засело склизким комом в горле, и чем дальше, тем сильней ее тошнило — то ли от брезгливости, то ли от мучительных оргазмов, не отпускавших горящую утробу.

В конце концов ее подняли, поставили на ноги, которые разъезжались в стороны, как у теленка, влили в горло какого-то обжигающего пойла, навьючили на верблюда, как мешок, и куда-то повезли.

— Не велит Аллах такую горячую кобылку на дороге бросать, — слышала Варя сквозь звон в ушах.

Она была голой и вывалянной в грязи, как котлета в соусе (ночнушка ее так и осталась на обочине). Грязь стекала с волос на щеки и шею, и у Вари не было сил вытереться.

— Куда мы едем? — спросила она, едва раскрывая рот.

— Как куда? В славный город Авксом, где ты сможешь принести много пользы правоверным, клянусь твоим сладким лоном!

— А... почему мы едем в другую сторону?

— Никогда не слыхал таких странных вопросов! Все правоверные знают, что город Авксом заколдован, и попасть в него можно, только направляясь не к нему, а от него...

«Ну да. Я же в зазеркалье», — вспоминала Варя. — «Итак, теперь я шлюха. Каково это?» — спрашивала она себя, думая об этом со странной гордостью.

После оргазмов тело растекалось патокой, мозг обволокло жаркое марево, и Варя отдалась ему, отключаясь от дороги, любовников и своих мыслей...

2.

... Однажды вечером неотразимая Барбарис, перебирая драгоценности в резных ларцах, обнаружила потертую медную подвеску.

Задумчиво уставившись на нее, она вертела бурую, тронутую прозеленью медную пластинку в тонких пальцах, покрытых узорами менди. Пластинка пробудила целый рой воспоминаний, и он вторгся в голову прекрасной Барбарис, вытеснив мысли о текущих делах...

Это был первый ее значок, подтверждающий, что она может выбирать клиентов по своему усмотрению, а не отдаваться всем и каждому. Такие значки выдавали самым прибыльным шлюхам в славном городе Авксоме, где Барбарис начинала свой долгий путь.

Опустив голову, она снова вспоминала то, что улетучилось на дальний край ее памяти — как ее привезли в Авксом, вымыли, выставили голышом на невольничьем рынке, и как она вздрагивала, когда покупатели дергали ей соски и щупали, как сочится ее лоно, чтобы проверить, достаточно ли она страстна...

Ее тогда купил пожилой сутенер, господин Маджуд. Приведя Барбарис к себе, он поимел ее, чтобы проверить новую шлюху в деле, затем, выдохшись, позвал двух мулатов, и те два часа дырявили очумевшую Барбарис со всех сторон сразу, пока та не потеряла сознание от ебли, бешеной, как волчий гон. Ей выбрили голову налысо, как и всем начинающим шлюхам Авксома, покрыли череп болючей татуировкой — «клеймом любви», разъясняющим, кто она такая, — и лысая Барбарис приступила к работе. Лиловую вязь и сейчас было видно сквозь корни густых волос, отросших за двенадцать лет до пояса. Барбарис чернила их басмой — природный пепельно-русый цвет делал ее слишком заметной в мире жгучих брюнетов.

Она была красивей других шлюх, еблась не лениво, как они, а отчаянно, выплескивая всю себя, и быстро стала самой популярной блядью Авксома. Откупившись от сутенера, она стала содержанкой порочной знати, раз в месяц-полтора меняя любовника и жилье.

Барбарис ни на секунду не забывала о том, что привело ее в вонючий, слепяще жаркий и душный Авксом. Убедившись, что все расспросы о синем ифрите Максуде ибн Асафе вызывают только смех и недоумение (в ифритов там верили немногим больше, чем в ее родном мире), Барбарис стала забрасывать удочки к странствующим торговцам, воинам и искателям приключений.

Она объехала с ними все моря и океаны, побывала во всех городах, раздвигала ноги для мужских дрынов всех размеров и цветов кожи... Однажды она потерпела кораблекрушение, и ее, обезумевшую от жажды и зноя, подобрал чернокожий рыбак, говоривший на языке, который напоминал птичий щебет. В другой раз ее похитила птица Рухх, и Барбарис чуть не задохнулась от вони в ее гнезде, густо выложенном падалью. Гигантский птенец тогда отщипнул два пальца от ее левой ноги, и с тех пор Барбарис никогда не снимала шелковых чулок...

Постепенно ее цель расплывалась, превращаясь в навязчивую идею, которой нужно было следовать просто потому, что так надо. Барбарис странствовала из города в город, из царства в царство, выискивая кого-то, хоть уже и сама не помнила толком, кого и зачем ищет. Мир, в котором она родилась и выросла, превратился в соцветия мутных снов. Барбарис избегала воспоминаний, чтобы окончательно не запутаться и не смешать карты текущих дел.

А дел этих было немало. Осев после долгих странствий в городе Хирабе, она проникла в постель к лучшим людям, включая султана, и мало-помалу стала самой влиятельной женщиной города. У нее был свой роскошный дом, доверху набитый всевозможными диковинами Востока и Запада. Барбарис была в зените своей красоты, которую удерживала в себе всеми силами и знаниями хирабской косметологии. Она была властной, коварной и циничной хозяйкой Хираба...

Тряхнув головой, она сунула медную подвеску обратно в ларец. Затем встала и, накинув на холеное тело халат, сотканный из воздушного аджумского шелка, спустилась вниз. Воспоминания давили ее, и Барбарис хотелось на воздух.

Выйдя во двор, она села у фонтана, звеневшего круглые сутки, как серебрянная цитра. Потом вскочила и, оглянувшись, пошла к выходу.

Но тут же отпрянула.

— Кто здесь?

— Благородная госпожа, простите, простите, простите! — бормотал мальчишеский голос. — Да отпадут мои очи, да потухнет взор, осквернивший...

— Кто ты такой? Что делаешь здесь?