«Пахомовка». Часть 2: Плёнки и плётки

— Привет, Май.

Номер на экранчике телефона незнакомый, а вот голос в динамике — очень даже. Ужратый Гусениц собственной персоной. Хватает же наглости... Последний раз мы разговаривали два месяца назад, и, хотя в сети время от времени мне приходилось отвечать на его сообщения, слышать голос не хотела совершенно. Отбой, что ли, нажать?

— Замри! — видимо, мысли читает.

— Проблемы? — я выдерживаю паузу по Станиславскому, и только потом добавляю: — Нужны?

— Да хватит уже дуться. Предлагаю мировую. Приезжай, заодно кабинет мой новый посмотришь. Бафомет Арбалетыч расщедрился. С меня коньяк, тортик и сюрприз.

Бафомет Арбалетыч — это так Гус ласково называет своего шефа. Он всем даёт прозвища. Я вот у него Май — не от месяца, от «майор юстиции». В тех кругах, где мы с ним иногда всплываем вместе, лучше обходиться без званий, да и без настоящих имён, а потому я для него — Май, он для меня — Гус, и никак иначе.

Вообще, мне есть за что на него дуться. Прошлая сходка пахомовцев, на которую он меня приволок, закончилась убийством девчонки, и не просто убийством — бедолагу удушили, засунув ей в горло член. Ужратый, между прочим, и душил, а я за всем этим непотребством наблюдала, обдолбавшись транквилизаторами — опять же с его помощью и без моего ведома. Благо, труп они спрятали надёжно, пока что его не нашли, тьфу-тьфу. А чтоб заангажировать меня в качестве разносчика хвостов, всё записали на видео, и теперь я шарахаюсь от каждого звонка из ментовки.

— Приезжай, плёнки отдам.

А вот это уже сюрприз...

— Это с чего такая щедрость? — недоверия в моём голосе столько, что хватит на десяток допросов с пристрастием.

— Ну не по телефону же. Давай, жду! — и Гус первым жмёт отбой. Я, опешив от внезапно свалившегося на меня счастья, гипнотизирую трубку ещё секунд двадцать, пока она не гаснет, а на экранчике не загораются цифры: семнадцать тридцать. Конец рабочего дня. До которого там часа он на работе? Я хватаю с вешалки пальто.

Мой рено у здания министерства смотрится, как монашка на цыганской свадьбе — бедно и неуместно. Ну да пофиг, сейчас мне слова никто не скажет — я по форме. Правда, удостоверением перед охранником помахать таки пришлось, ну да невелика задержка, к тому же, спросить дорогу всё равно у кого-то было надо. А так — даже проводили. Хочется думать, охранник проявил такую вежливость потому, что хотел полюбоваться моей обтянутой узкой юбкой задницей, поднимаясь по лестнице следом за мной, а не потому, что боялся, будто я украду одну из этих дорогущих пепельниц с подоконника. Или это вазы?

Театр начинается с вешалки, кабинет — с двери, а начальник — с секретарши. И дверь, и девица хороши: выглядят дорого, пахнут вкусно, дверь — кожей, девушка — элитным парфюмом. Интересно, Гус её трахает? Спорить готова, что да.

— Придётся подождать, у него люди, — мурлычет девица. Как правильно назвать это помещение, отделяющее коридор от собственно кабинета? Буфер? Тамбур? Предбанник? Столик секретарши, стулья у стены, шкафчик с папками и книгами. Я киваю, плюхаюсь на стул, и, за неимением в предбаннике более интересных объектов, разглядываю секретутку.

Миленькая. Невысокая, вся какая-то фарфорово-хрупкая, светленько-нежная, но без мышиной серости. По десятибалльной шкале виктимности — твёрдая девятка, больше только у японских лолит в школьной форме. Даже странно, в моём представлении, на такой должности должна сидеть хваткая барракуда с формами гоночного болида и характером питбуля. Но, видимо, что-то такое в ней Гус рассмотрел... Помимо воли я представляю её без этого жакета, а потом и без блузки, раскрасневшуюся, растрёпанную, переброшенную через вот этот вот стол...

Наверное, слишком уж ярко представляю, потому что девушка и впрямь краснеет под моим взглядом. Ч-чёрт. Теперь неловко уже мне, и я, поднявшись, одёргиваю китель и отхожу к окну, разглядываю сквозь надраенное до хрустального блеска стекло хмурое осеннее небо и влажно блестящий асфальт. А ведь она знала, о чём я думаю. Более того, каждый, кто сидел на этих стульях в ожидании приёма, тоже об этом думал. Представлял, как шеф раскладывает эту милую тихоню на столике или в кресле. Интересно, как оно ей — знать? Раздражает? Или заводит? По одежде не скажешь, что склонна к эпатажу, юбочка ниже колена, туфельки-лодочки, жакет застёгнут на все пуговки, а светлые волосы зачёсаны назад гладко, как у танцовщицы. Самое забавное, что именно эта показная строгость и сдержанность подчас возбуждает куда сильнее провокационных мини и шпилек. Мне ли не знать. Сама на работе предпочитаю носить форму, причём на пол-размера меньше, чем надо бы, что в сочетании с крайне строгим кроем эффект даёт ого-го.

За спиной открывается дверь, из кабинета вываливается целая толпа — шумно галдящая, надо сказать, даже странно, что я их совершенно не слышала всё то время, что провела под дверью. Не может же быть, что они там молча сидели? Видимо, отличная звукоизоляция.

— О, ты уже здесь?

Это Гус. С новой стрижкой, и даже подзагорел где-то, теперь его наглые, синие, как у сиамского кота, глазищи, смотрятся ещё ярче. Бывают же такие красивые мужики, да ещё и при должности. Гад на пять лет меня младше, а уже помощник министра. Был бы девкой, говорили б, насосала. Интересно, а не говорят ли? От этой подленькой мыслишки мне вдруг становится весело, и в кабинет я вхожу с ухмылкой во весь мой напомаженный рот.

— Я тоже рад тебя видеть, — неверно истолковывает моё выражение лица Гус. — Ну, как тебе?

Парни есть парни. Потребность хвастаться в них заложена генетически, только раньше они на шее когти убитых медведей таскали, а сейчас... Сейчас вон ручка паркеровская из кармана торчит. Пижон.

— Кабинет и кабинет, — пожимаю плечами, не отказав себе в удовольствии подразнить приятеля. Злости на него во мне, оказывается, уже нет. Не только из-за обещанных плёнок. Нравится он мне, чего уж врать. И глаза эти арийские, и... Ту ночь я вспоминаю всем телом — балкон, его силуэт на фоне освещённого окна, и его член в моём горле, тугую струю спермы, бьющую в нёбо. Низ живота сладко сжимается.

— А вот звукоизоляция хорошая, — добавляю я. Не то, чтобы я собиралась это проверять на практике, не так это делается. Я знаю, что, предложи я ему трахнуть меня, он долго думать не станет. Только выглядеть это будет пошло, будто плата за компромат. Кстати.

— Так что с плёнками?

— Какая ты меркантильная, Май. Сказал же, отдам. Ты же знаешь, слово я всегда держу.

Слово он действительно держит. Только вот как... Скажем так: будь Гус джинном, а я Аладдином, и попроси я у него член до пола, он бы исполнил желание, просто отрубив мне ноги.

— Плёнки ей. Два месяца друга не видела, но сразу о делах, — ворчит Ужратый, открывая сейф, стыдливо замаскированный под бар.

Или бар, замаскированный под сейф? Внутри — неплохая коллекция спиртного, цветовая гамма бутылок напоминает осенний лес: все оттенки золота и багрянца, с вкраплениями небесной прозрачности водки. Прелестный гербарий. Я подхожу ближе, разглядывая этот букет. Взгляд цепляется за...

Плётку?

Я её помню. Увесистая, не особо длинная плеть, которая так удобно лежит в руке приятной, какой-то тёплой даже, тяжестью. Это я тоже вспоминаю телом — дымная комната, крюк в потолке, растянутое между полом и потолком женское тело, красные следы на белой коже, испуг и боль, смешанные с похотью, в красивых серых глазах — Василиса. И я, стоящая напротив, с этой самой плетью в руках — какая же она послушная, эта плеть...

— Вспомнила, да? — Гус каким-то образом оказался у меня за спиной, и сейчас дышит мне в ухо, а ладонь по-хозяйски лежит на моём бедре. Как он пахнет... Мне до чёртиков хочется сейчас податься назад, прижаться ягодицами к его паху, проверить, возбуждён ли он так же, как я.

Люблю свой китель — под ним не видно, как напряглись мои соски.

Аккуратно, двумя пальцами, как гусеницу, взяв манжет пиджака Ужратого, я снимаю ...