«Пахомовка». Часть 2: Плёнки и плётки

— Ты мне обещал плёнку или плётку?

— Зану-уда ты, Май, — обещанная запись ложится в мою подставленную ладонь. Действительно плёнка, не диск, миниатюрная кассета. Надо ж, какой раритет.

— Фото я уже стёр, так что можешь расслабиться.

— И что, всё? Вот просто так? — я всё ещё не верю.

— Ты думала, я зачем в Сочи катался? Ладно, Май, меньше знаешь, крепче спишь.

А и в самом деле.

Коньяк из Коктебеля прекрасно сочетается с абхазскими мандаринами. Однако мне понадобилось аж три порции, чтобы наконец набраться смелости и спросить:

— Так зачем тебе в кабинете плеть? Карать нерадивых? Так повесил бы над столом. Или секретутку пугать?

— Угадала, — улыбочка Гуса всё чешире и чешире. Он поднимается из кресла, идёт к бару, возвращается с новой бутылкой, хотя мы и половины не выпили. Но, видимо, коньяк — всего лишь повод. Плеть во второй руке — вот причина. Он стоит рядом со мной, моё плечо — как раз на уровне застёжки его брюк, всё так чертовски недвусмысленно. Я, кажется, знаю, зачем в этом кабинете такие глубокие кресла — когда подчинённый приходит на ковёр и садится в одно из них, маячащий у самого лица пах господина помощника министра однозначно даёт понять, кто тут главный.

— Или можем на тебе опробовать, — голос Гуса скатывается куда-то в низкие мурлычущие частоты, от которых по спине мурашки, а в трусиках становится так горячо и влажно, что приходится поёрзать, сесть на самый краешек кресла, чтоб на юбке пятна не осталось. Рукоять касается шеи, медленно ползёт вниз, отодвигая ворот кителя...

— Ты края-то видь, — мой голос можно колоть и добавлять в коньяк вместо льда. — Я тебе не секретутка.

— А кстати! — плётка убирается из-за пазухи, и я с облегчением перевожу дыхание. Гус подходит к двери, и я слышу, как он что-то негромко говорит секретарше. Видимо, селектором обзавестись не успел, приходится ножками. Когда он возвращается, на лице сияет довольная улыбка. Он падает в кресло, вытягивает длинные ноги, поддёрнув на коленях брюки с отутюженными до бритвенной остроты стрелками, и, когда секретарша входит в кабинет, плотно прикрыв дверь, произносит:

— Раздевайся, Алиса.

Не знаю, кто больше опешил, девчонка или я. Наверное, всё-таки я, потому что, когда я оборачиваюсь к ней, она расстёгивает жакет — довольно нерешительно, но без возражений. У меня чешется язык спросить, не сошёл ли Гус с ума, но я вдруг ловлю себя на мысли, что мне и самой интересно, как далеко они оба зайдут. Поэтому я молчу. Если это какой-то розыгрыш, я собираюсь изображать полную невозмутимость. Я откидываюсь на спинку кресла, закинув ногу за ногу — и ради красивого жеста, и потому, что возбуждение моё никуда не делось, и мне приятно сейчас незаметно напрягать мышцы бёдер, раззадоривая себя ещё сильнее.

— Смелее, Алиса, — произношу я самым спокойным тоном. Мне б сейчас ещё сигару в руку, чтоб почувствовать себя мексиканским рабовладельцем. И сомбреро.

Жакет сползает с плеч девушки, и она остаётся в блузке с коротким рукавом, белой, чуть прозрачной, под тоненькой тканью просвечивает кружево лифчика и отчётливо проступают напряжённые соски. Девушка бросает жакет на спинку стула, а потом её наманикюренные пальчики принимаются за пуговки блузы, которая отправляется следом за жакетом. Какая белая кожа... Алиса явно не любит солнце.

Кажется, они серьёзно. Я понимаю это, когда секретарша стаскивает юбку и остаётся только в белом белье и колготках — цвета мокко, как мимолётом отмечает моё сознание. Ещё оно говорит, что тут бы лучше смотрелись чулки. Красивее, во всяком случае. А вот колготки смотрятся странным образом развратнее. Дают понять, что передо мной не моделька с обложки журнала для мужчин, а практически раздетая и готовая к употреблению живая женщина.

— А она останется?

«Она» — это, видимо, я. Машинально киваю, заворожённая происходящим, и только потом соображаю бросить вопросительный взгляд на Гуса. Я хочу остаться!

— Я тебе больше скажу, она поучаствует, — заверяет он девушку не допускающим возражений тоном. Сейчас, когда он возбуждён, сытый кабинетный котик исчезает, и я вижу другого Гуса. Того самого, что гасил окурок о сосок Василисы. Того, что трахал её рот перед тем, как воткнуть ей член так глубоко в глотку и держать так долго, что она задохнулась. Того, от которого я теку, как шлюха с окружной.

А вот она всё же не шлюха. Не совсем. Где-то на полпути. Я понимаю это по дрожи её пальцев, по напряжению в вытянутых вдоль тела тонких руках — ощущение, будто она хочет прикрыться, но усилием воли заставляет себя стоять спокойно. Но и слёз на глазах нет, губа прикушена — возбуждение? Я даже чуть вперёд подаюсь, впитывая её эмоции, настолько это... сильно. Вот, что всегда привлекало меня в Теме, вот та причина, вернее, одна из причин, что привели меня на работу в юстицию — власть. Гус — такой же, я знаю, только он посмелее. Может, потому что мужчина. А я обычно загоняю своего хищника поглубже и держу его на очень коротком поводке, который размякает лишь иногда, как правило, под действием алкоголя. Или когда мой хищник чует себе подобных. И жертву.

Я даже не знаю, в какой момент в моей руке оказывается плеть. Просто сжимаю пальцы, а потом с удивлением вижу, что в ладони — тёмное полированное дерево, обмотанное гладкой кожей.

— Алиса, проверь, заперта ли дверь, — говорит Гус мягким, бархатным голосом. Девушка послушно направляется к двери, и я вижу её спину и задницу. У них странный цвет, желтоватый, и я понимаю, что это старые, почти рассосавшиеся уже синяки, вернее, один сплошной синяк, начинающийся чуть ниже лопаток, набирающий интенсивность на выпуклой, мягкой попке, и заканчивающийся чуть выше впадинок под коленями. Так вот почему такая длинная юбка.

Разумеется, дверь заперта, Алиса закрыла её сразу, как только пришла, потому что прекрасно знала, зачем её позвали. И всё это дефиле с голым задом нужно лишь для того, чтобы это поняла и я. Уж не знаю, чем её мотивирует Гус. порно рассказы Вряд ли дело только в хорошей зарплате. Чтобы позволять вытворять с собой такое, это дело надо реально любить.

— Ну давай. Я же помню, тебе тогда понравилось, — вполголоса говорит мне Ужратый. Он прав, понравилось. Тогда это был один-единственный удар, своего рода причастие. Теперь же у меня, похоже, был шанс распробовать это блюдо. Испытать себя в роли садистки. Хочу ли я этого? О, да-а!

— На колени, — наверно, переборщила с пафосом. Но Алиса послушно бухается на пол, прямо возле двери, и я ругаю себя — надо было сначала приказать подойти. Выручает Гус:

— А теперь ползи сюда.

Секретарша ползёт к нам, покачивая задом, выгнув спинку, и я окончательно убеждаюсь, что эта сучка желает быть выпоротой и выебанной, а её робость — лишь пикантная приправа, никак не помеха.

— Достаточно.

Теперь она в центре комнаты, её кремовая кожа и белое бельё приятно контрастируют с тёмно-серым ковролином. Я поднимаюсь, чуть покачнувшись — всё же коньяк под мандаринки крепковат для женского организма. А обещал тортик, жмот. Ну да ничего, справлюсь.

А помнят руки-то! Видимо, у меня всё же талант — первый же удар попадает именно туда, куда я целюсь — по пышным, обтянутым лайкрой ягодицам. По тоненьким колготкам тут же разбегаются стрелки, и это зрелище заводит меня даже сильнее, чем если бы удар пришёлся по голой коже. Ещё! По спине, по бёдрам, раздирая колготки в клочья, раскрашивая кожу в багровый поверх белого и жёлтого, слушая, как тихие вскрики девчонки становятся громче, как похоть в них переплетается с болью, как нарастают они — обе, перегоняя друг друга, соревнуясь. О, ей действительно нравится! А меня вдруг отчего-то охватывает злость.

Следующий удар рассекает кожу.

И моё запястье перехватывает мужская рука.

Пару секунд я, опьянённая коньяком и яростью, пытаюсь вырвать руку, потом встречаюсь глазами ...  Читать дальше →