Невинная душа. Часть 1

Он плавно раздвинул половинки срамных губ и провел средним пальцем по взмокшей щелке. От такого обращения юница с криком дрогнула всем телом.

— Не больно ли тебе, дитя? Так ли всё? — осведомился хозяин

— Хорошо, всё дедушка, мило мне это, — сахарно протянула гостья

— Тут ли ты себя трогала? — спросил старик, кладя палец на набухший камушек клитора.

— Да, милый, здесь и трогала, потри мне это место, так сладостно, — молила она, — расскажи еще, как прежних богов люди почитали.

Мельник со знанием дела стал гладить бугорок наслаждения простушки и продолжил:

— А как почитали? Все через любовь и делали. Вот придет весенняя пора, сеять в поле едут. Там выйдет, какая баба, у которой детей много, плодовитая значит, на пашню и скидывает одежду, а мужики выберут промеж себя трех самых крепких и елдами своими отделают ее как причитается. Первый ебет в передок, чтобы весной земля-матушка семена приняла, как баба мужское семя принимает. Второй ебет в уста жадные, чтобы летом дождь ниву оросил, как мужик бабу молофьей орошает. А третий уж доделывает в задок бабе, чтобы осенью урожай в погреб сложился.

— Славно как придумано, вот уж натешится баба эта, только одного не пойму, что ж это, любой мужик ее может осрамить, а муж еёйный как же такое принимает? — переводя дыхание, поинтересовалась юная распутница.

— Что ж ему противиться этому, тут на общее благо задумано, как Даждьбог велит. Вот не отъебут они его жену, а по осени амбар пустой, зимой голод приходит, так вся семья пропадет. Чтобы землю-матушку на плодоношение поднять, такие обряды и нужны. А с женой ничего не случится, еще пуще после такого мужа любит. Вот еще на Купалу бывало, выбирают на закате бабу и мужика, вроде как жених с невестой, колесо кладут плашмя, это оно солнце батюшку обозначает, а молодожены, значит, любятся на этом колесе. Все девки деревенские в хороводе вокруг стоят и подбадривают: «жарь подружку нашу красную, как стужу красно солнышко жарит». Как только жених семя свое в невесте оставляет, так девки платья свои скидывают, косы расплетают и с воплями призывными в разные стороны по деревне разбегаются. Парни же заранее воды наберут в кружки и плескают в девиц из-за угла, кто в которую попадет тот ту и любит до рассвета.

— Вот бы меня кто обрызгал так, — застонала Устиница, которая все больше и больше распалялась от ласк мельника

— Что, девица, о ласке мужской мечтаешь? — дразнился старик.

— Ой как, дедушка, мечтаю, когда на парней наших деревенских смотрю писечка вся аж огнем горит и груди наливаются. Так хочется отдаться, что мочи терпеть нет, чтобы меня всю трогали везде, ручищами своими, ах, вот как ты сейчас.

Захарий свободной рукой сжал через рубашку грудь девушки.

— Так что ли?

— Да, поласкай мои грудки.

— Ты лучше расстегни рубашку, да дай выпусти их на свободу, мне для ублажения.

Недолго думая Устиница рванула рубашку и сочные дыньки вывалились наружу, тут же подхваченные алчным ртом старикашки. Она блаженно закатила глаза и откинулась назад, предоставив себя в полное обладание хозяина избы.

— Щекотная борода какая, ах, — охала шалунья, — давай, лижи же мои штучки, как сладко, это лучше, чем самой делать, ах и писечку тоже трогай, она вся горит, так здорово это, я сейчас погибну.

Крестьянка готовилась разразиться оргазмом под шаловливыми пальцами развратного ведьмака, совершенно забыв дело, ради которого она пришла сюда и беду, которую она накликала своим беспутным поведением. Девушка горела от страсти, впервые ласкаемая мужчиной, она сдавала один бастион за другим, все больше и больше входя во вкус этого сладостного поражения. На уме у нее было только блаженство, что закипает внутри нее.

Тем временем, семья бесстыдницы в ужасе ожидала приближающегося утра. Глядя сквозь щели в запертых ставнях на краснеющий восток, матушка все читала молитвы, временами прерывая их жалостливыми возгласами. Глава семейства спокойно почивал, обозвав свою жену кукушкой неразумной. По его мнению, никакой злой дух не может ходить по ночам, потому как домовой всегда их охраняет и случись что одним крестным знамением можно любую нечисть отпугнуть. Маврютка сидела возле колыбели и, хотя маленький Ондрейка все также мирно спал, она не могла успокоиться, переживая то за сестру, то за всех домочадцев, то за саму себя. Впрочем, уже все равно надо было подниматься, затапливать печь, идти отстряпаться скотине, гнать ее на пастбище, а потом начинать обычный тяжелый день.

— Устиница, готова ли моя пряжа, — раздался певучий голосок под окном.

— Сыне Божий, огради мя святыми Твоими Ангелами и молитвами Всепречистыя Владычицы нашея Богородицы и Приснодевы Марии, — завопила матушка, крестя оконные проемы.

Маврютка, вскочив как ошпаренная, стала запирать на засов дверь в избу. Она была бледной как бумага, с безумными глазами и трясущимися губами.

— Что же ты хозяйка, никак именем господа нашего меня проклинаешь? Так ведь Параскева ему одному и служит, — продолжал голос, — не со злом я пришла к Вам, за пряжей своей, отдайте работу, я из нее роженицам, да маленьким ребятишкам носочков повяжу.

— Нет, твой пряжи, матушка, приходи в другую пятницу, а я перед твоей иконой свечку поставлю, — содрогалась хозяйка.

Внезапно что-то с силой ударилось в стену избы, да так что иконы и свечи повалились из божницы красного угла. За окном бог знает что зашипело и зашелестело, было слышно, как поднимается на улице ветер ураганной силы, приминая кусты в палисаднике и сгибая березку, что росла возле самого входа. От сурового напора стихии заскрипел тес на крыше, а ворвавшийся поток растворил все ставни и загасил чахлый огонек лампады. Все в комнате повскакивали в совершенной растерянности. Мужики кинулись закрывать окна, но ветер был такой силы, что их просто откидывало обратно.

Сквозь пронзительное завывание до объятых ужасом женщин донеслось призывное: «Устиница»

— Нет ее и веретена твои в печи сгорели, уходи, гадина, — завопила со всей мощи Маврютка.

Внезапно все стихло. Бедные селяне переглянулись, не зная, чего ожидать теперь. Сам собой вспыхнул огонек фитиля в плошке на столе.

— А где же она? Не унесла ли она с собой моей пряжи, — леденящим холодом раздался голос внутри комнаты.

Дверь в избу была по-прежнему закрыта на засов и ее явно никто не отворял, но перед ними стояла, одетая в серое рубище, высокая худая женщина с изможденным лицом, которое между тем было сложно рассмотреть за прядями длинных черных волос.

— Кто же пряжу мне вернет мою?

продолжение следует