Невинная душа. Часть 1

1.

1784 год, Оскольская волость

Новоалександровского уезда

В избе стояла изнуряющая жара, хоть ставни и были отворены настежь. Пылкая июньская ночь, столь непривычная для этого северного края, затопила всю деревню своим горячим дыханием, наполненным бессчетным смешением ароматов трав, цветов, трактовой пыли, скотного двора и еще сотни других острых запахов русской деревни. Из поля уже начало потягивать холодком, но разогретая за день земля все также источала духоту.

Домочадцы уже спали, измученные тяжелым днем. В углу звучно завывали храпом мужики, пришедшие с покоса, напротив, на полатях посвистывали Маврютка и Февроница, а рядом матушка чмокала во сне губами, словно старалась напиться, умаянная дневным зноем. Только маленький Ондрейка лежал без единого звука в своей колыбели, мирно покачивавшейся на бечевке, прикрепленной к стропилу.

Устиница потянулась, разминая затекшие суставы, а затем сняла натемник и поправила тугую русую косу, в которую уже была вплетена желтая лента. Девушка опять уселась на скамью перед прялкой, намереваясь продолжить работу. Она просветленно улыбнулась, глядя на яркую ленту в волосах. Теперь она уже сговоренка. Несмотря на страх, который ей внушало предстоящее замужество своей неизвестностью, девушка все время думала о предстоящем супружеском ложе с Агеем.

Она так давно мечтала об этом крепком парне, засматривалась на его широкие плечи и вспухающие при работе мускулы. Ее взгляд каждый раз невольно опускался ниже пояса суженного, отыскивая слегка оттопыривающийся бугорок, и она только и мечтала прикоснуться к предмету своих распутных желаний.

Воображение девушки тут же заиграло, перед глазами поплыли яркие картины мужского тела. Устиница закинула ногу на ногу, что было непотребно для порядочной девушки в обычное время, и с силой стала сжимать бедра, стискивая свое малышку. Нетронутая девичья вульва тут же ответила приятным жжением удовольствия. Девушка усилила давление и стала плавно покачивать тазом, ускоряя темп.

Нетерпение все возрастало, и распаляющаяся плоть требовала более активных ласк, не в силах удержать накатывающую волну желания. Ей необходимо было поласкать себя. Она закрыла глаза, и пальцы сами собой приподняли расшитый край наподольницы. Теплая ладошка мгновенно пробежала по бедрам и легла на ворсистый бутон. Еще мгновенье и пальчики нащупывают затвердевший клитор. Разместив большой палец чуть выше этого ноющего в предвкушении услады кургана, второй Устиница расположила чуть ниже, так что клитор оказался зажатым в этой щепотке.

Наличие семьи в полном составе в избе нисколько не смущало девушку, она просто не могла остановиться, к тому же, сморенные за день, они уж меньше всего хотели подсматривать за шалуньей. Ее мозг выставлял перед ней одну за другой соблазнительные картинки. Она припоминала, как подсматривала за работающими на конюшне парнями. Этот вид разгоряченной плоти здоровых самцов, мужской запах пота, смешанный с ароматом сена...

Губы Устиницы приоткрылись, и частое жаркое дыхание, вырвалось наружу едва слышными стонами блаженства. Ей так нравилось ласкать себя, с тех пор как еще маленькой девочкой она открыла для себя это волшебство, она частенько придавалась сладкой забаве, а так как уединиться в деревне среди дня было довольно сложно, частенько юница делала это среди ночи, когда все засыпали. Впрочем, в стесненных условиях крестьянской жизни, ничего тайного не было никогда. Она сама не раз была свидетелем соития своих родителей, которые не особенно стеснялись детей, расположившихся на соседней лавке за неимением другого места.

Вторая рука девушки забралась в разрез рубахи и нащупала мясистую грудь, налитую, несмотря на юный возраст ее владелицы, совсем как у взрослой женщины, после чего ладошка стала скользить по вспотевшей коже под грубой конопляной материей. Устиница отдалась на волю наслаждению и начала плавно взбираться на его пик. Пальчики все также теребили окаменевший клитор, то растирая его, то вращаясь вокруг него по кругу, то слегка пощипывая его. Киска стала влажной, и нектар распутства обильно сочился из нее, стекая по полным ляжкам озорницы.

Волосы растрепались, щеки горели ярким румянцем, сердце бешено стучало, а с уст срывались несвязные стоны. Взгляд девушки упал на веретено и она, сама, не зная почему, схватила его и тут же разместила в щелке между срамных губ, так что острый конец надавил на холмик наслаждения. Легкое покалывание заостренной деревяшки сработало как спусковой крючок — оргазм пришел тут же. Тело отроковицы забилось мелкой дрожью, и комнату огласил ее протяжный вой, который она просто не в силах была сдержать. Но наслаждение все накатывало и накатывало на нее новыми волнами, сметая все преграды стыда на своем пути.

Истома и приятная слабость окутали распутницу, она откинулась чуть назад, легонько поглаживала свой бутон удовольствия и почти в дреме слушала трескотню сверчка где-то совсем рядом. Она была счастлива, и радость жизни просто переполняла ее. Сквозь забытье девушка отчетливо различила жужжание нескольких пчел в палисаднике. Какое диво — слышится мне ерунда, пчелы ведь по ночам не летают, улыбнулась красавица, решив, что это блаженство плоти рисует перед ней такие фантазии.

— Не спишь, девица, — услышала она женский голос совсем рядом под окном.

От неожиданности Устиница вскочила на ноги, зажав в руке все тоже проклятое веретено.

— Кто здесь? — зашептала она в темноту, стараясь оправить покосницу и прикрыть свои крепкие белые бедра.

— Не бойся, Устиница, — негромко запел тот же голос, — я мимо шла и увидела твою лучинку, захотелось узнать, чем занимаешься.

Голос приблизился, и в растворенной раме показался силуэт молодой женщины.

— Откуда ты мое имя знаешь? — прошипела девушка, стараясь вглядеться в гостью. Но ее фигура явно была не похожа ни на одну знакомую ей, да и среди ночи в деревне никто не мог бродить без толку. Лето самая рабочая пора и прогуливаться крестьянке было некогда.

— У меня забота такая, всех девиц знать, помогать им, — ответила незнакомка, — а ты никак прядешь?

Устиница вздрогнула — увидеть незнакомую женщину среди ночи, прямо под окнами дома, которая к тому же знает ее. Да кто же она может быть? Испугавшись, что прохожая могла заметить, как она рукоблудила, девушка, дрожа пролепетала

— Да, пряду, матушка дала заботу.

— Ну, так вот тебе сорок веретен, — изрекла гостья, — напряди до утра все.

В этот миг незнакомка приблизилась к свету лучины, и девушка застыла от ужаса — на нее смотрело безжизненное лицо все испещренное уколами, как от игл, белесые зрачки глаз не выражали никаких эмоций и казалось не смотрели даже на трепещущую бедняжку. Устиница не могла пошевелиться — такой страх сковал ее. Только когда в оконном проеме показались костлявые руки, она отпрыгнула с жутким криком.

На пол, рассыпаясь в разные стороны, полетели деревянные палочки веретен. Едва жива девушка трясущейся рукой осенила себя многократным крестным знамением.

— Устинка, ты с кем там говоришь? — крикнула проснувшаяся мать, — чего шумишь?

— Да вот, женщина какая-то странная, — едва шевеля губами, вымолвила полуночница, — веретена покидала.

— Ты что же пряла ночью, негодница? — в страхе гикнула женщина, оглядывая пустоту ночи под окном. Там никого не было и, казалось, всё также дремлет тихим сном.

— Так вы же, матушка, сказали до свадьбы все дела переделать, — оправдывалась бедняжка, а мне с утра еще за скотиной управиться и на покос бежать, вот и задерживаюсь по ночам.

— Дура, — не унималась мать, захлопывая ставни — старших не слушаешь вообще, сегодня же пятница, это сама Параскева приходила к тебе.

— Ой-ой, — заголосила с полатей проснувшаяся Маврютка, — она же кожу сдерет живьем, если не напрясть ей сорок веретен.

— Чего такое? Чего шум подняли, сороки, — забухтел потревоженный отец.

— Спи, ирод окаянный, — шикнула мать,...