Старый лекарь. Хижина дяди Овина

и тёплого ануса толстенькой девчонки. Из колечка сочилась маслянистая жидкость с выраженным ароматом эвкалипта и эфирных масел, которая, по всей видимости, и являлась причиной такого расслабленно-приподнятого настроение монашки. «Должно быть, он вставил ей в попу какую-то особую «пилюлю» местного производства, чтобы смягчить её нрав» — промелькнула у в голове Тани догадка.

Овин тем временем отлучился куда-то за большую русскую печь и гремел там какой-то утварью. Вскоре он вернулся, держа в одной руке небольшую кастрюльку с подогретой водой, а в другой — моток толстой пеньки, похожей на ту, из которой были сплетены «ходунки». Он снова на мгновение удалился и вернулся с небольшой банкой в руках, из которой принялся насыпать в кастрюльку с водой серо-белый порошок.

— Соль для попы... Ева попу пороть!... Потом ебать... Плохая Ева!... — Пояснил он.

Размешав соль пальцем, он попробовал на вкус, добавил ещё немного и, снова помешав, погрузил туда сложенную вчетверо, а потом ещё и пополам, толстую пеньку, видимо, чтобы она пропиталась. Сам снова взялся за свисающие сверху верёвки и начал менять положение наказуемой, чтобы было удобнее пороть ей попу.

— Овин плохая Ева попу пороть... Хорошая Ева смотреть... Писю себе трогать... Овин смотреть Ева писю дрочит! — Спокойно пояснял он.

Плохая Ева теперь парила с сильным наклоном вперёд, так что её лицо было в нескольких сантиметрах над центром лежанки, а голая попочка максимально задрана вверх и обращена к Овину. Он несколько раз пожамкал руками намокающую в соли пеньку и оставил её там ещё на некоторое время, отряхнул руку от рассола и подошёл к попе, ожидающей порки. Несколько раз похлопал обе выпяченные булочки всё ещё солёной рукой, посмотрел на них и, высунув свой длинный горячий язык слизал с молоденькой попки соль, заставив её хозяйку тихонько взвизгнуть.

Таня послушно принялась занимать место зрителя. Ей почему-то непременно хотелось смотреть с близкого расстояния, как Овин будет наносить удар за ударом по гладкой голой попочке в воспитательных целях, как будет отскакивать от булочек, впечатывая в них горячую соль, жёсткая плётка, разрисовывая мгновенно розовеющими полосками голенький беззащитный задик. Но Овин не разрешил находиться при порке попы плохой Евы рядом с ним, указав на место в центре лежанки.

Тогда Таня решила хотя бы устроиться поближе к наказуемой, и она уселась в свою любимую позу лотоса так, что голова беспомощной монашки оказалась между её широко расставленных коленей. Пальчики так и тянулись подрочить раскрытую писюлю, но мысль о том, что монашка будет смотреть через свои очки на её мастурбации одновременно и заводила и останавливала, поэтому Таня решила дождаться хотя бы первых шлепков по беленькой заднице.

Наконец, Овин вынул из кастрюльки набухшую пеньку, чуть отжал, чтобы с неё не капало, но не до конца, чтобы она оставалась всё ещё тяжёлой. Импровизированная плётка выглядела внушительно: сантиметров сорок в длину и примерно шесть в толщину. Он поднёс орудие к подставленной попе и несколько раз провёл им по девичьим булочкам, смочив обильно горячим рассолом. Затем несколько раз пошлёпал её ладонью, замахнулся и нанёс первый шлепок просоленной тяжёлой пенькой по нежному задику.

— Ouuu!... — Издала иностранная Ева недовольный возглас.

Через некоторое время последовали один за одним ещё несколько хлёстких ударов по белой попочке, которые немного раскачали девушку, как на качелях, и каждый шлепок был чуть сильнее предыдущего. Их монашка вытерпела молча, лишь стиснув зубы и зажмурившись. Было видно, что ей больно, но она согласна это терпеть. Овин отошёл, чтобы смочить плётку в рассоле, оставив плохую Еву ритмично раскачиваться взад-вперёд. Лицо её при этом парило в непосредственной близости от голенькой Таниной писи.

Хорошая Ева послушно начала дрочить, демонстративно обхватив клитор двумя указательными пальцами и покручивая, как она обычно любила это делать. Средние и безымянные пальчики растягивали вход в пещерку, а мизинчики щекотали вход в попку. То и дело Таня ловко выхватывала капельку свежей смазки, обильно вытекавшей из щелки, круговыми движениями растирала её вокруг клитора, сжимала его пальчиками, вытягивая вверх, и снова крутила, обхватив с двух сторон подушками указательных пальцев. Плохая Ева с завистью созерцала все эти Танины бесстыдства, и это очень заводило обеих.

Тем временем Овин продолжил пороть пухленькую попочку тяжёлой просоленной пеньковой плёткой, методично и равномерно разогревая и подрумянивая булочки. На этот раз сила ударов была одинаковой, монашка терпела их молча, лишь шумно и коротко выдыхая при каждом новом шлепке. Таня представляла, как выглядит сейчас её разукрашиваемая поркой попочка, ей почему-то очень хотелось её увидеть, потрогать и... Она с испугом поняла, что хочет одновременно, и сама всыпать этой пухленькой сучке по заднице, и оказаться на её месте, чтобы почувствовать всё это своей голой попкой.

И снова пауза — Овин отлучился, чтобы смочить плётку, а монашка вновь раскачивается от принятых попой ударов взад-вперёд на своём подвесе. На этот раз амплитуда раскачиваний стала чуть больше, и она уже почти утыкалась носом в сочную Танину письку. Она даже чувствовала её горячее дыхание на своём клиторе и мокрых губках. Но ей совсем не хотелось отстраняться... А та стала вытягивать свой розовый язык, пытаясь хоть кончиком дотянуться до аппетитной ягодки клитора.

— Hey... Give me... Give me your pussy! Please... your pussy!... — прошептала она, до того, как Овин вернулся и снова принялся полосовать солёной пенькой молоденькую попку.

Таня не столько поняла её просьбу, сколько догадалась. Она двинулась чуть вперёд, а туловище откинула назад, опершись на руки у себя за спиной. Теперь ротик плохой Евы был плотно пристыкован к возбуждённой писечке хорошей Евы. Она тут же всосалась в солоновато-кисленькую щелку с такой силой, что оторвать её было, наверное, невозможно! Теперь шлепки по попочке, которые исправно наносил Овин, больше не раскачивали плохую Еву, а лишь подталкивали, чтобы она могла глубже проникнуть языком в Танину щелочку, плотнее тереться языком о вздыбленный клитор, упиваясь её горячими соками. Тане особенно нравилось, когда монашка, заострив кончик языка, свербела им уретру — то самое узенькое отверстие пониже клитора, из которого девочки иногда пускают тоненькие струйки, сидя на корточках. Это почему-то доставляло какие-то совершенно новые и очень постыдно-волнующие ощущения. Ей ещё никто раньше так не делал...

Закинув назад голову и закрыв глаза, Таня наслаждалась тем, как эта толстенькая соска мастерски обрабатывает языком и губами её надроченную пиздочку, покусывая клитор, проникая языком всё глубже между губками, и иногда яростно всасываясь в писю с такой силой, что казалось, хочет засосать её целиком. Ритмичные удары, которые наносил Овин плёткой по белоснежной попочке плохой Евы, теперь ощущались и Таней, когда после каждого из них нос и рот монашки плотнее впечатывались в раскрытую писюльку. Она то представляла ощущения попы, которую Овин сейчас порол, то воображала, что это у неё самой в руках сейчас плётка, и она порет попочку этой похотливой монашки, оставляя розовые полосы на её беленьких чувственных булочках, по которым прошлась грубая, пропитанная солью, пенька.

Когда Овин в очередной раз, смочив плётку, продолжил обрабатывать попу монашки, удары его стали почему-то чаще и, видимо сильнее. Это вызвало бурю эмоций у обеих Ев, поскольку одна стала в голос вскрикивать, прямо в Танину норку, шумно и горячо выдыхая в неё, захлёбываясь соками, а другая, в ответ на это бурно кончила, выпустив из своей маленькой красивой брызгалки коротенькую струйку сквирта прямо в горло монашке.

— Хватит попу пороть... Теперь писю брить... Потом ебать... — вдруг внёс коррективу в свои планы Овин.

Он снова потянул за какие-то верёвки, и монашка опять приняла вертикальное положение: голова её была наверху, очки запотели ...  Читать дальше →