Наказание Сисястика

— ПалПалыч! Там Сисястик голой жопой сверкает!

Прокричав мне это в приоткрытую дверь, Серёга Пикачулин помчался разносить новость дальше. Не дело, конечно, десятикласснику так с директором школы разговаривать, но этот конкретный десятиклассник родился сыном министерши, так что оказался неприкосновенным. Выбросив его из головы, я озабоченно вскочил и помчался к классу Сисястика. У заветной двери уже толпился народ. Школа наша была дореволюционной постройки, с окошками над дверями классов, так что я даже не удивился. Растолкав молодёжь от подставленного стула, я столкнул с него пыхтящего физкультурника и залез на стул сам. Поднявшись на цыпочки, заглянул в пыльное окошко.

Сисястик как раз рисовала на доске какие-то формулы и, неся что-то на непонятном-арифметическом, наклонялась, следуя записи, к нижнему углу доски. Обычно гладкая плотная прическа Сисястика сегодня была какой-то расхлябанной, а надетыми на ней оказались туфли на офигенско высокой шпильке, светло-коричневые чулки с раритетным швом по задней вертикали и пиджак. Просто длинный пиджак. Длинный, но не оставлявший сомнения, что на Сисястике таки чулки, а не колготки: ажурная резиночка беззастенчиво резала верхней кромкой по нежному белому бедру, крокодильчики пояска сверкали в утреннем солнце.

Наклоняющаяся Сисястик вызвала шумный вздох меж замерших в небывалом внимании старшеклассников, да и у меня перехватило дыхание: подол пиджака медленно полз по крутому бедру и кругленькой ягодице. Еще чуть-чуть... Сисястик выпрямилась, бросила строгий взгляд в класс и выстрелила в учеников какими-то «косинусами». И вдруг потянулась к верхней кромке доски, чтоб быстрой инопланетянской вязью протанцевать очередные символы. Пиджак легко скользнул вверх, и долгие три секунды утренний свет из окон сверкал на алебастровой коже, скульптурно выделяя оголённые ягодичные складки, такие тугие и одновременно нежные...

Я соскочил со стула, сунул его какому-то растерянному отроку, так и не дождавшемуся своей очереди, и распахнул дверь в класс. Елейно позвал:

— Виктория Степановна!

Сисястик вздрогнула и медленно повернулась ко мне. У меня вновь перехватило дыхание от её красоты: обрис лица сердечком, обрамлённый пышными золотыми локонами, лисий разрез зелёных глаз, курносый носик мило вздёргивает верхнюю губу, что компенсируется невероятно полной нижней; всегдашняя золотистая чёлка-пони, придававшая лицу наивно-детский образ, просто молящий, чтоб его обспускали, чёлка эта превратилась сегодня в крутую волну, игриво падавшую на один глаз. Но главное виднелось в вырезе пиджака: оказалось, под ним Сисястик не голая, а обтянута, словно второй кожей, нежнейшей тёмно-коричневой водолазкой, абсолютно прозрачной, заканчивающейся тугим бархатным ошейником, — и сквозь эту прозрачную ткань в V-образный вырез пёрли огромные, круглые, гладкие достоинства Сисястика.

На самом деле держали мы в руках груди и покрупнее (тут налился молочной сладостью размер пятый, не больше), но тело Сисястика не обременял ни грамм жира, а размер одежды она носила не то 44-й, не то вообще 36-й, — я не разбираюсь, но талию её готов на спор обнять пальцами двух рук. На таком изящном теле груди смотрелись феноменально огромными. Когда она шла, непроизвольно покачивая ими, казалось, что буфера вот-вот перевесят, и Сисястик упадет. Не знаю, видела ли она когда-нибудь своё тело ниже ИХ... Разве что ступни.

Итак, Сисястик замерла с мелком в одной руке и указкой в другой, а в расходящихся снизу полах пиджака виднелся край суперкороткой бархатно-чёрной юбки, оставлявшей открытым самый мысок тёмных трусиков.

— Извольте следовать за мной, — сказал я и, раздвигая толпу взглядом, прошёл в свой кабинет. Сисястик цокала позади.

Пропустив девушку вперёд, захлопнул дверь, повернул ключ, произнёс, не оборачиваясь:

— Ну, и как это называется?

— В чём дело, ПалПалыч, — плачущим голоском затараторила Сисястик, — что вы имеете ввиду? Всё под контролем!

— Под чьим контролем? — я обернулся к ней, растерянной, сдувающей с глаза распутную чёлку. В боевом вечернем макияже, с бурно вздымающейся грудью, чуть не рвущей пуговицы пиджака, выглядела она потрясающе. Меня хватало лишь на то, чтоб сдержать мимику, непослушное же сердце лупило где-то под двести.

— Моим, — пискнула Сисястик. — Под моим контролем!

Я вздохнул:

— Виктория Степановна! Когда вы ходите по школе в блузках, пуговицы которых просто рвут петли... или в рубашках, где даже нагрудные карманы не в силах сгладить ваши эрегированные соски... или в водолазках, которые вносят ваш бюст в класс за минуту до того, как войдёте вы сами... В общем, я готов закрыть на всё это глаза, потому что понимаю: сороковой размер одежды не в силах усмирить то, что предназначено для шестидесятого! Весь педсовет утверждает, что вы разлагающе влияете на школьников, и только я защищаю вас, хотя и согласен с ними в глубине души. Разумеется, это происходит потому, что вы, Виктория Степановна, мне безгранично симпатичны как человек. Но не только! Я придерживаюсь мнения, что педагога формирует психология, логика и профессионализм, а не патология телосложения, — я позволил себе страстный гневный взгляд на её поникшие титьки. — Но сегодня, Виктория Степановна... Это просто невообразимо! Что вы себе позволяете?!!

От моего внезапного рявканья Сисястик вздрогнула, тяжело подпрыгнув грудями, и вновь заныла:

— ПалПалыч, у подруги день рожденья... В клубе всю ночь... Не успела переодеться...

— Молчать! — рявкнул я, в два шага преодолел между нами расстояние и чуть не уткнулся носом в её перепуганное личико. От Сисястика пахло тонким изысканным парфюмом. — Почему голая в школу пришла?!

— Так я же объясняю...

— Молчать! Почему голая?!!

— Так я же пиджак...

— Этот что ли?!! — я подкинул полы, обнажая микро-юбку, не скрывавшую кокетливых чулок на пояске.

— Ничего же не видно, — скуксилась она.

— Мне — всё видно!

Она открыла было рот возразить, но я перебил:

— Голубушка! Да от вас разит алкоголем!

Сисястик перепугано отпрянула:

— Не может быть! Я же только бокал шампанского... Ну, два! Но в полночь же... Не может быть!

— Молчать, — зашипел я. — Что вы себе позволяете?! Являетесь на работу пьяной и голой! Врёте в лицо директору!

Собираясь с духом, Сисястик прикрыла глаза (тень её длиннющих ресниц легла на половину щеки) и глубоко вздохнула, почти вывалив свои огромные груди в вырез пиджака.

— Я надела пиджак, — отчеканила она. — Никто ничего не видел.

— Не видел? — я, типа, удивился и отпрянул. — Что ж, убедите меня.

Сисястик настороженно молчала.

— Итак, вы ведёте урок. Вот перед вами доска, — я кивнул на плакат-пособие эволюции человека, висящий на стене. — Извольте подойти и показать верхнюю кромку доски.

Она молча подошла и, подняв руку, коснулась верхней кромки плаката, благо была на десятисантиметровых каблуках.

— Нет, — ухмыльнулся я, — вспомним реальные размеры доски. Коснитесь гвоздика!

Сисястик вздохнула и обречённо потянулась. Пиджачок пополз вверх, обнажив, как давеча, ягодичные складки. Я тут же оказался рядом и стал шлёпать по ним снизу — по одной, по другой, по одной, по другой:

— А это что? Это что? Это что?

После секундного замешательства, Сисястик прикрыла ягодички ладошками:

— ПалПалыч!

— Что, «ПалПалыч»? У меня же нет зеркала, показать вам, какой видел вас класс! Пришлось так... А теперь наклонитесь!

— ПалПалыч! Я же не наклонялась!

— А вот вы мел уронили, — я бросил на пол у её ног авторучку. — Ну же! Поднимайте мел!

— Я не стану, — она замотала головой и грудями.

— Прекратить препираться! Как оделась, так и работай!

Бросив на меня обречённый взгляд через плечо, Сисястик начала наклоняться на прямых ногах. Пиджачок пополз вверх, юбочка тоже. Замерев, девушка решилась на хитрость: она присела на корточки и потянулась ...