Комплекс Электры

«Черроки» останавливается возле родительского дома, удовлетворенно хрюкнув напоследок.

— И тебе спасибо, верный конь, — я дружески хлопаю его по капоту.

Дверь открывает принаряженная мама. В доме умопомрачительно пахнет едой. Только сейчас осознаю, насколько я голодна. Запах тушеного в красном вине лосося сводит с ума. Из комнаты выходит папочка, я с радостью прыгаю в его раскрытые объятия. Как хорошо оказаться дома. Все, что свалилось на меня за последние три дня, отходит на задний план. Туда же отправляется и этот зэк. Ни о чем не хочу сегодня думать. Все завтра.

Мама болтает без умолку, пересказывая все сплетни, которые успела собрать в округе. Ума не приложу, откуда она все про всех знает. Ведь дома сидит. Ездит только в салоны и на шоппинг. И то в машине с водителем за стеклом. Однако ж вот, оказывается, знает, что Леночка — та, которая вышла замуж за Сергея Ивановича. Ну того, который выиграл тендер на добычу щебня — беременная. А Сергей Иванович, говорят, бесплоден. Но сам он об этом, конечно же, не знает и радуется, как мальчишка. А Леночкин охранник постоянно улыбается. А еще папочка завел новую секретаршу, у которой ноги даже не от ушей, а от самой макушки растут.

Мамуля рассказывает об этом, заходясь счастливым смехом, но я вижу, что в уголках ее губ прячется страх. Она боится новой секретарши мужа. Это неудивительно. Я бы на месте секретарши тоже не особо парилась тем, что паспорт шефа украшен штампом из ЗАГСа. Подумаешь, проблему нашли. Жена. Зато на ее стороне молодость. Не боись, мамуля, папочка тебя никогда не бросит. Я, конечно, не буду уверять тебя в его супружеской верности, но оставить тебя он не сможет. Это уж как пить дать. Не такое у него воспитание.

Мама отправляется на кухню варить свой знаменитый кофе по-венски, папа накрывает мою ладонь своей и тихо спрашивает:

— Ну, а ты как, детка? Удачно съездила?

— Пока не знаю. Давай, завтра поговорим. Мне нужно тебе многое рассказать.

— Как хочешь, дочь.

Я ворочаюсь в своей постели, о которой так мечтала все эти дни, и не могу уснуть. Как только закрываю глаза, вижу два бездонных зеленых озера, смотрящих на меня с выражением побитой собаки.

Утро встречает меня запахом поджаренных сырных гренок и свежесваренного кофе. Мамочка сияет и суетится вокруг меня, постоянно подливая свежий напиток из турки. Папа еще мирно спит. Сегодня воскресенье, у него есть право на выходной.

— Чем займешься сегодня, доченька?

— Пока не знаю, мама. Надо обработать запись и попытаться сварганить из нее хоть что-то читаемое.

— Ой, доченька, — мама присаживается напротив, — я все понимаю, ты уже взрослая, самостоятельная. Но... почему надо обязательно быть журналистом? Да еще и мотаться по колониям? Ведь там преступники. Мало ли что может с тобой случиться? А ты такая худенькая. Даже постоять за себя не сможешь.

Я мысленно закатываю глаза. Мамочка, да в колонии, если бы ты знала, самое безопасное место для женской репутации. Ведь тебя волнует именно этот вопрос. Ох, мамочка, из каких веков ты у меня такая взялась? Как, интересно, ты бы отреагировала на то, что девственности я лишилась еще в пятнадцать лет со своим одноклассником. Как сейчас помню, звали его — Данила. Был он худ и черен, аки племя Моисеево. Черт его знает, на что я тогда повелась. Однако ж проснулась утром в его двух-уровневой квартире. Хоть не забеременела, и на том спасибо. Папе позвонила, попросила, чтобы забрал. Ох, и выдал он мне тогда по первое число. До сих пор не знаю, почему. Догадываюсь, что он лелеял какие-то планы на мою девственность. Видимо, я должна была стать женой чьего-то влиятельного отпрыска. Папа давно хотел выйти на государственный уровень и принять участие в тендерах на армейские поставки. И невестой я должна была стать девственной. Однако ж, не срослось. Да ладно, нечего прошлое ворошить. Как вспомню тот папин разгон... Так со времен Данилы у меня всего два любовника и было после этого.

— Дамы, — торжественно произносит вышедший из спальни папа, — нальет кто-нибудь кофе кормильцу?

Мама срывается со стула, как ужаленная.

— Боренька, садись, дорогой. Кофе готов, греночки сырные твои любимые. Свеженькие.

Папочка садится напротив меня, сцепив под подбородком пальцы рук. От этого меня будто окатывает холодной волной. Над папиными серыми глазами сходятся резко очерченные брови, и я, неожиданно для самой себя, говорю:

— Папа, а давай сходим в зоопарк. Сегодня. Прямо после завтрака.

После моей фразы кажется, что к нам приехал ревизор. На худой конец, налоговый инспектор. Папа давится гренкой, мама роняет вилку.

— В зоопарк? — Борис Сергеевич Явольский всегда любил точные определения.

— Да, в зоопарк, — подтверждаю я.

Не знаю почему, но отчаянно хочется, как в детстве, прижаться к прутьям клетки, за которыми вальяжно лежит хищный зверь вроде тигра. А в руках у меня непременно должна быть сосиска. И я обязательно должна скормить ее тигру. Иначе — никак. Иначе я просто не усну.

— Хорошо, пойдем.

Папа с мамой обмениваются недоумевающими взглядами (причем, мамин говорит: «А я тебя предупреждала!»), и я бросаюсь в свою комнату. Лихорадочно натягиваю старые джинсы, майку с Битлами и кроссовки. Ключ от машины, права, документы на «Черроки» — папа, я готова.

Мы останавливаемся возле клетки с белым медведем. Тигра, к сожалению, так и не нашли. Несчастный зверь лежит на краю грязного бассейна и смотрит на нас потухшими глазами. И, хотя на улице ранняя весна, я вижу, как он мается от невыносимой жары. Что для него наши +10, когда у него дома сейчас — 50.

— Детка, — раздается папин голос, — я купил пирожки. С капустой. Ты их любила в детстве.

— Спасибо, папочка, — отвечаю, просигналив медведю «Извини, не до тебя».

Мы сидим на деревянной скамейке, на которой не хватает только надписи «ОКРАШЕНО», и едим пирожки с капустой. Неожиданно папа спрашивает:

— Ведь ты хотела мне что-то сказать? Так, детка?

Я выдыхаю, откладываю кусок недоеденного пирожка, и начинаю повествование. Оно длится долго. Не умею я в двух словах описать свое состояние. Это тебе не «Гудбай, Америка». По мере рассказа вижу, как папа хмурится, вздыхает, разводит руками, встает со скамейки.

— Чего ты от меня-то хочешь? — наконец спрашивает он.

— Оправдания. Я хочу его оправдать.

— Детка, извини за вульгарность, но... на фига тебе это надо?

— Папа, ты сам рассказывал, как однажды застрял в сугробе в Сибире, почти в лесу. Еще в то время, когда был простым инженером. И трое незнакомых мужиков подняли твою машину вместе с тобой и поставили на дорогу. Ты просто крикнул им в окно: «Спасибо, мужики». А они помахали тебе и исчезли в тайге. Скажи, папа, если бы не эти мужики, мы бы сейчас с тобой кушали пирожки с капустой?.

Папа поднимается со скамейки:

— Нет, дочка. Я бы замерз тогда на хрен. Но к чему сейчас это воспоминание?

— Да к тому, папа, что я сейчас на месте этих самых мужиков из тайги. Если не я, то кто? Ты сам меня учил, что жизнь дается один раз. И прожить ее надо так, чтобы там, наверху, сказали — классно, давай повторим.

— Лена, он уже отсидел. У него срок заканчивается через три месяца. На фига ему твое оправдание?

— А на фига оправдание жертвам сталинских репрессий? Они вообще мертвы, а их до сих пор оправдывают. Наверное, это все-таки важно — уйти оттуда оправданным.

Папа садится на скамейку, вцепляется руками в волосы:

— Хорошо. Что от меня нужно?

— Добиться пересмотра дела десятилетней давности в связи с открывшимися обстоятельствами.

— Хорошо, — папа смиряется, — все, что захочешь. Луну с неба не желаете, сударыня?

— Нет, — отвечаю я.

Но, заглянув в папины глаза, понимаю: он сделает....  Читать дальше →