Сиреневый туман

ноги в белых кроссовках, стреноженные белыми шортами. И там, в укромном месте, покрытые белесым пухом, идеальной формы пухлые подушечки с плотно сжатыми между ними розовыми лепестками. На самом кончике лепестка дрожала блестящая капелька, готовая вот-вот сорваться. И когда это произошло, и по нежной ляжке побежал прозрачный след, в голове Расула Анваровича что-то сорвалось и застучало. Запрокинув голову и продолжая плотоядно облизывать губы, Анечка опустила на белесый лобок тонкие пальчики с короткими ногтями, скользнула вниз, туда, в промежность, раздвигая розовые губки и беленькие подушечки, заскользила пальцем взад-вперед между влажных лепестков, слегка задыхаясь, посылая ему взгляд одновременно невинный и развратный. Надув губы, и словно удивляясь самой себе, другой рукой приподняла топик, обнажив не знающие бюстгальтера маленькие грудки с объемными, как тело соски-пустышки, выступающими сосками. Ущипнула один из них, зажмурилась, откинув голову, теряя бейсболку, обнажившую белокурый пух стриженых волос, легонько застонала, подаваясь бедрами вперед, навстречу шаловливой ручке...

— С-с-сучка! — налитые кровью глаза затянула волна мутной ярости. Сердце подпрыгнуло куда-то в горло, руки сами собой сжались в кулаки. Он плохо помнил и понимал, что с ним происходило, но с отвращением ощущал невесть откуда нахлынувшее дикое возбуждение. Пряный запах осыпающейся сирени наполнил все его существо. Маленькая капелька на розовом лепестке кап-кап-кап — долбила мозг. Пьянила терпкая горечь ненависти, туго замешанной с желанием. Он шагнул навстречу, и Анечка испуганно отшатнулась, словно ожидая удара. Страшно коверкая слова, с невесть откуда взявшимся чудовищным акцентом, хрипло выплюнул: «Как! Ты! Смэеш! В моем доме! Ты! Д"эвушка! Как т"эбя воспитали...»

Резко одернул на ней топик, жёстко подтянул и рывком застегнул сползшие шорты. Замер, тяжело дыша, словно готовый ударить...

Анютка ждала, вжав голову в плечи. Чего ее понесло так безобразно дразнить этого старого барана — Заремкиного папашу, она и сама не знала, больно уж выбешивал его презрительный, высокомерный взгляд. Но, вот, что будет сейчас, даже и представить страшно...

... Она осознала, что почти летит, мелькая кроссовками над дорожкой, а он, с налитыми кровью глазами, жестко схватив ее за руку, на бешеной скорости тянет ее за собой к гостевому домику. Резко вталкивает внутрь и одним движением, навалившись всем телом, уперевшись в пах жесткой эрекцией, припечатывает изнутри к входной двери. Попалась!

... Он тяжело дышит в испуганное юное лицо — они почти одного роста. Заремка пошла в мать. Он же был невысок, хотя, в молодости красив и хорошо сложен. Впрочем, это мало интересовало Расула. Мужчина не должен вертеться перед зеркалом, словно глупая женщина. Его задача — как можно лучше защищать и обеспечивать свою семью. Да и женщина... Хорошая женщина — это заботливая мать и послушная жена, а не эти...

... В паху натурально ломило. Давно уже он не испытывал подобного по силе возбуждения. Лет с тринадцати, когда мучительно и чуть ли не круглосуточно, блядь, и не знаешь, куда деваться среди строго воспитанных красивых, черноглазых девушек. И от этого «нельзя» еще сильнее хочется.

«Ты хочешь этого?» — хрипло спросил он, глядя в лицо. В голове пульсировало «Нельзя, нельзя!», но губы сами выплевывали: «Хочешь быть шлюхой? Хочешь, чтоб тебя трахнули?»

Анечка и сама не знала, не понимала, чего хочет, зачем затеяла эту острую, жестокую игру с высокомерным Заремкиным папашкой. Пожалуй, было уже невыносимо чувствовать в его присутствии себя чужой в этом давно ставшем ей родным доме.

... Это началось примерно с их с Заремкой лет тринадцати. Анварыч с каким-то брезгливым неодобрением стал поглядывать на ее голые вытянувшиеся ноги, проступающие под топиком холмики набухающих грудей, короткие шортики и открытые маечки. В то же время он стал с особой тщательностью следить за соблюдением Заремкой особого дресс-кода — туго заплетенных кос и длинных, дорогих, но скромных платьев. Встречаясь с Анютой взглядом, он одарял ее презрительной гримасой, стараясь скорее пройти мимо. Но Малика была неизменно мила и приветлива, и Анютка вскоре перестала обращать внимание на строгого папашу. Все-таки, Зяма была ее лучшей подругой!

И лишь с течением времени, по мере ее взросления, в голову ее стала закрадываться смутная догадка. Слишком частыми, долгими, страстными и сверкающими были эти презрительные взгляды. К окончанию школы она уже успела расстаться с детской наивностью, и многое не было для нее секретом. Но, все же, этот мрак следящих за ней жгучих черных глаз завораживал и страшил ее. От этого взгляда перехватывало дыхание, и странно сжимался низ живота.

... Откровенный, ненавидящий взгляд. Глаза в глаза. Нет, не надо! Она же просто пошутила.

— Я просто пошутила, — испуганно лепечет Анечка. — Расул Ан... Он жестко перехватывает ее горло, заставляя глядеть в глаза. Другая рука спускается вниз по животу и упирается в шорты. Он отчаянно пытается пропихнуть ладонь за пояс, забыв, что две минуты назад самолично застегивал их на молнию с пуговицей. Напряженно тянет жесткие, вспотевшие пальцы, туда, вниз, в запретное лоно, задыхаясь, путаясь в словах, с каким-то жутким акцентом:

— Ты нэ» знаешь, что так н"эльзя? Н"эльзя так шутить с м"ужчинами! Т"ак в"эдут сэбя последние шлюхи, т"эбя воспитали как шлюху... — Он вспомнил, наконец, про застежку, рванул молнию, чуть не прищемив кожу, оторвал пуговицу, застонав, просунул пальцы под узкую ластовицу стрингов, туда, сквозь редкую белесую шерстку, в сладкую, заветную плоть, в мокрую горящую пещерку...

... Какой сладкий жар! Какая нежная истома! Девчонка закрыла глаза и закусила губу — кажется, поняла, что окончательно попалась. Как она стонет, как стонет...

... Как давно уже у него такого не было! Да и было ли когда-нибудь?..

... Конечно, одной Маликой он не ограничивался. Его жена — никогда бы не позволила себе того, для чего, собственно, и нужны любовницы. Поэтому любовницы были. Как правило, пышные скучающие разведенки. Но Расул был достаточно брезглив и осторожен, чтобы не ввязаться в многолетнюю привычку и ненужные обязательства, и аккуратно менял девок раз примерно в полгода-год. Да и надо-то было ему не так уж много — все время забирали дела. Но такого — одновременно нежного, наглого, трепетного, счастливого, юного, развратного и чистого — он просто не припоминал в своей жизни. Разум мутился. Юное нервное дыхание — губы в губы, сладкий стон, и вот уже она насаживается всем весом на разом промокшие пальцы. Шорты сползли на белые носочки, коленки у девчонки подгибаются, нежные лепестки пересохших губ раскрылись как цветок — и стоны, дивные звонкие стоны! Расул задрал эластичный топик, обнажая упругий, выпуклый, словно соска-пустышка, сосок, залюбовался, припал жестким ртом, покусывая, мучая, дразня языком, доводя до исступления извивающуюся на его напористых пальцах Анечку.

Аня понимала, что — всё. Ей не уйти. Не убежать от самой себя. От жестких рук, умелых губ, неостановимого, как локомотив, напора. Придется идти до конца. Это так сладко. И так страшно... Она вцепилась тонкими пальчиками в белую рубаху Расула, судорожно оттягивая ее от себя. Раздался треск ткани — лопнули и отлетели пуговицы, Расул задохнулся, рубаха распахнулась, обнажив рельефный, покрытый роскошной черной блестящей шкурой, торс с большими темными сосками, проглядывающими в густой курчавой растительности. Аня восхищенно вперилась взглядом в эту породистую красоту. Захотелось провести пальчиками по смуглой заросшей груди, вцепиться в жесткую блестящую шерсть и не отпускать. Присосаться губами к иссиня-коричневым соскам, вдыхая терпкий мужской запах. Расул проследил ее взгляд.

— Что, нравится? — спросил он, глядя в глаза и продолжая жестко наяривать пальцами в мокрой пиздёнке. Аня не поняла, к чему относился вопрос — к внезапно явившейся ее взору обнаженке либо к действиям его умелой руки. И лишь ...  Читать дальше →