Сиреневый туман

понимая, с трепетом прижимается обнаженной голенью к его жесткой ноге. Он смеется — над ней? Маленькой и глупой? Смотрит пристальным мужским взглядом, от которого пробирает дрожь, как на взрослую. Он играет с ней? Или она с ним? Он взволнован? Это так важно? По берегу навстречу идут веселые родители. Аня радостно кидается к маме, на бегу понимая, что сегодня не сможет с ней быть до конца откровенной...

... До конца откровенной, вывернуться до самого нутра, до дрожащей плоти... Выгнулась выжидательно и беззащитно. От этого стала еще желаннее. Отвернул ее голову, с силой упер лбом в спинку дивана, заставив попутно впечататься лицом в обивку. Вспомнил прозрачную капельку, зажмурился. Пристроился у высокого края, обхватив руками высоко выставленную белую попку, широко расставив ноги, навалился волосатым животом на нежные ягодицы. Сдерживая дыхание, поводил разбухшей головкой по шелковистому входу, медленно, милиметр за миллиметром, смакуя нежное и жесткое проникновение, застонал, проваливаясь в складочки, извилинки, припухлости, родную, безопасную, теплую, скользкую, сладкую влагу, в бездонную пропасть многообразия ощущений. Всегда одинаковых, всегда неповторимых. Анютка вскрикнула подстреленным воробушком и издала стон на высоких частотах. От этих нежных децибел окончательно снесло крышу. Хотелось снова и снова извлекать райскую музыку из волшебной игрушки.

— Дааваай, бл"ядь! — Вдруг вырвалось у него непонятно к кому или чему относящееся ругательство. Вцепившись в девичьи бедра, быстро-быстро, жестко-жестко задвигался, моментально выбив растерянные взвизгивания и испуганные высокие стоны. Наконец, с наслаждением, отпустил себя — и погнал, погнал, погнал, под музыку непрекращающегося женского визга, под хлюпанье и чавканье упругой узенькой перламутровой вагинки, теряя остатки разума, задыхаясь от бешеной гонки...

... Задыхаясь от бешеной гонки, Анютка судорожно вцепилась в мускулистый торс Шабалкина. Летели навстречу августовские звезды, бешено ревел мотор «Хонды» — Шабалкин был сегодня в ударе и по очереди катал девчонок. За пару поцелуев, смеясь, заявил он. Девки попроще и пошалавистей сосались — только в путь. И только Нютка, пристраиваясь на теплой коже сиденья, смущенно фыркнула: «Я подумаю. Может, в щёчку». Она впервые каталась на мотоцикле. И это оказалось жуть как круто! И Шабалкин был страшно крут — в тертых джинсах, вечной клепаной косухе и высоких шнурованных ботинках. А уж в шлеме и вовсе выглядел как инопланетянин. Шабалкин давно бросил учебу и вечно калымил по халтурам, курил синий ЛМ, ходил с пивасом, намолотил себе на убитую «Хонду», перебрал её, и время от времени с визгом и ветерком катал местных девок. К Нютке относился со сдержанным уважением. А, может, она была для него еще маленькой. Они вылетели в поле, подскакивая на засохших колеях, сквозной ветер продувал до костей, и Анька все сильнее прижималась к теплой, трепещущей нараспашку косухе Шабалкина, цепляясь пальчиками за растянутую майку на его упругом животе. В шортах и топике было невыносимо дубово. Шабалкин вдруг резко заглушил мотор, встав посреди ночного поля. Выставил подножку. Обернулся. Снял шлем, повесил на руль.

— Замерзла, что ли, котёнок? — покровительственно-ласково спросил он, обаятельно надувая губы.

Аня от холода могла только мотать головой. Шабалкин снял косуху, повернулся, накинул ей на плечи, сидя в пол-оборота.

— Ну, слезай, погреемся! — вдруг сказал Шабалкин властно.

Анютка слезла, заворачиваясь в блаженное тепло косухи. Шабалкин подошел к ней близко-близко. От него пахло сигаретами и немного алкоголем.

«Блин, он пьяный за рулем» — с ужасом подумала Анька.

Шабалкин в белой обтягивающей майке тяжело дышал, играя мускулатурой. Ага, щас, все оценили красоту твою, Шабалкин, неповторимую. Ничего не выйдет! Анютка сейчас могла думать только о том, как хорошо в теплой, прокуренной косухе. Карманы оттягивала мелочь, ключи, сигареты, мобильник, зажигалка, фонарик — обычная мальчиковая хрень. Не вылезать бы из этого уюта!

Шабалкин был совсем близко. Дыша пивом, притянул ее к себе за талию, задышал тяжело и часто, прижимаясь к ее животу жесткими швами джинсов.

— Нюта, девочка, какая ты нежная! Иди, согрею, тепленькая моя! — Нес какую-то непереводимую ерунду, в которой было больше междометий, чем смысла. Но Аня сразу поняла. Своим девичьим чутьем — дело плохо. Он сейчас просто так не отстанет. И больше всего на свете захотелось домой.

— Саша, не надо! — тихо и робко пробормотала, с трудом вспомнив имя. Для всех он был Шабалкин.

Кажется, он понял это как обычное женское кокетство. Стал еще напористей и развязней, еще сильнее вцепился и прижался, она ощутила нешуточные изменения в его организме, стало не по себе.

— Ну, как же «не надо». Очень даже надо! Ты, ведь, тоже хочешь? Хочешь, Нют? Было у тебя уже? Ну, скажи: было? — Он умоляющим и возбужденным голосом нес полную пургу, все меньше соображая, все больше распаляясь, слыша и осознавая только себя самого.

— Дурак! Отпусти! — Нютка по-настоящему испугалась и разозлилась, выкручиваясь из его рук. Но его хватка стала лишь злее и сильнее, его заводила и раззадоривала эта борьба. И это было совсем не нужно Ане.

С отчаянием оттолкнув его в грудь, дернулась назад, и со всей дури впечаталась обнаженной голенью в стальное пекло выхлопной трубы. Ощущение резкой боли накрыло ее не сразу, секунд через пять. Кожа заалела и свернулась лоскутом.

— ААаааааайй!!! — вызверился отчаянный крик. Коззёл! Что ты наделал! Мааамаа! Рыдания навернулись на глаза. В голове моментально сработал приемчик, которому давно научил ее отец. Со злостью с размаху двинула кулаком в подбородок и до кучи, двумя руками за волосы носом об острую коленку. От неожиданности он дернулся и не оказал сопротивления. Что-то хрустнуло. Из Шабалкинского носа закапала кровь.

— Скотина! Урод! — Она еще что-то кричала, косуха свалилась с плеч, а она поняла, что бежит как сумасшедшая в сторону ближайшего перелеска, захлебываясь слезами. Оглянулась на секунду — Шабалкин, согнувшись и отплевываясь, матерился около мотоцикла. Сука, какой вечер, гад, испортил! Так ему и надо. Она бежала, спотыкаясь, по тропинке, освещаемой луной, через лес, ближайшей дорогой к поселку и ревела взахлеб. Нога зверски болезненно пульсировала, а в голове стучало назидание тренера: «Неспортивное поведение, Соловьёва, неспортивное поведение!»...

... «Неспортивное поведение, неспортивное поведение!» — ритмично стучало в голове. Эта мысль долбила ее в ритме члена Расула Анваровича. Ее мрачный, настырный партнер словно открывал ей другой мир. Жесткого напора и грубой страсти. Мира, где все страшно просто как стакан воды. Где нет места полудетской игре, интриге, долгому ухаживанию, напряженному ожиданию чуда, первой влюбленности, смущению и страданию от неразделенных чувств. Здесь люди, ни минуты не задумываясь о последствиях, делают что хотят, используют друг друга как животные для утоления своих инстинктов и расходятся, ни о чем не думая. Она словно силком затащила себя сюда через все ступеньки, которые должна была постепенно пройти, шаг за шагом, в свое время.

Она ощущала низкое удовольствие. Теплое, вязкое, жгучее удовольствие. Еще не успев толком осознать происходящее, понимала, что больше не будет прежней. Её поставили в позу подчинения и раскрыли возможность получать наслаждение от собственного тела. И чужого тела. Хотелось всё забыть, ни о чем не думать, сладостно мычать и двигать бедрами навстречу сладким, тугим волнам, властно распирающим внутренности. Она оглянулась. Лицо Расула исказилось. Он, закрыв глаза, толкался, вбивался в нее, купаясь в наслаждении. А она была инструментом этого наслаждения. А он был инструментом ее наслаждения. Их эгоистические наслаждения сливались в одно — огромное — на двоих. И в этом общем котле они еще лучше понимали и почти любили друг друга за кайф, даримый и ощущаемый партнером.

... Шлюшка, сладкая шлюшка! Как она ...  Читать дальше →