Сиреневый туман

словно замороженная. Широкая родительская кровать напоминала поле боя: скомканные простыни, разбросанные подушки, свалившееся на пол одеяло. И посреди всего этого кипенно-белого безобразия вздрагивали на весу гладкие, загорелые ноги Вики — их новой инструкторши по фитнесу. А ее обожаемый папочка, вцепившись в узкие щиколотки, самозабвенно и методично драл Вику в упругую задницу. Крупный отцовский член в резиновом костюме, словно поршень, грубо входил в до неприличия растянутую дыру. «Так вот, чем меня сделали» — эта мысль первой пришла в голову. Второй мыслью было «Как он постарел!» Скорее, это была даже не мысль, а невербальное чувство. Что-то вроде жалости, смешанной с брезгливостью и унижением. Отец давно уже не напоминал светловолосого, белозубого мальчика. Аня увидела во всей красе рыхлеющее тело, намечающийся живот, легкие залысины, печать озабоченности и недоверия на лице. Он трахал Вику как в последний раз, словно боясь чего-то не успеть в этой жизни. Вика, оскалившись, по-сучьи рычала, закинув голову. Её дрожащая, набухшая, половая щель была словно облита прозрачным сиропом, круглые ягодицы аппетитно плющились от шлепанья отцовских гениталий. Высокие груди с крупными, темными сосками подпрыгивали, распавшись по обеим сторонам от тела. Темный хвост волос разметался по подушке. Когти в вишневом маникюре терзали и комкали простыни. Никогда. Ничего. Отвратительней. Аня. Не видела.

Она резко и бесшумно развернулась, птицей слетела по лестнице, схватив в коридоре школьный рюкзак и неслышно прикрыв за собой входную дверь, выскочила на улицу. Только здесь она опомнилась и дала волю чувствам. Перед глазами стояло красное марево. Дыхание остановилось. Слезы застряли где-то в горле. Сердце билось смутно и неровно под весенней курткой. Едва переставляя ноги, побрела куда-то на край поселка, где кончалась их фешенебельная улица и толпились разномастные кургузые домишки аборигенов, никем пока еще не выкупленные и не снесенные.

Почерневшая избенка приткнулась у самого оврага в зарослях торчащего из-под грязного наста прошлогоднего сухостоя. Шабалкин сидел на оттаявших серых бревнах с бутылкой тёмного. В луже деловито купались вороны.

— Здорово, Шабалкин! — хмуро поздоровалась Анечка.

Он покосился на нее, прихлебывая из бутылки. С тех пор прошло полтора года. Шабалкин сходил в армию и вернулся все таким же. Как будто никуда не ходил, так и сидел на бревнах целый год в наушниках, с пивом и ЛМом. Только косуха стала чуть потрепанней. Да появилась новая жесткая складка у губ.

— А... — протянул он хмуро и неуверенно. — Какими судьбами, каратистка? Опять морду бить пришла?

После того случая он обходил ее стороной. Между ними не было сказано ни слова. Она молча лечила ожог и ни о чем не трепалась, он ходил с пластырем на носу и помалкивал. По пацанским понятиям, правильно она ему врезала. Пить меньше надо. Он и сам это понимал и не рыпался. И, все-таки, в глубине души, девчонка ему нравилась. Мелкая, а с характером. Он и в армии о ней вспоминал, хоть и разные они. У нее родители деловые, а у него только пьющая мать и старый дед. О чем им говорить-то... Да и вообще. Баб, что ли, нет...

— Как дела? — Машинально сказала она, думая о своем.

— Никак, — хмыкнул он. Вот, сижу бухаю. Выходной.

Нютка сама не знала, зачем сюда приперлась. Не к Зяме же идти с таким лицом. Добрая Малика начнет расспрашивать, а сегодняшнем происшествии она никогда не смогла бы никому рассказать, даже под страхом смертной казни. Ей еще самой надо попытаться все осознать, хоть это и нереально. Она присела рядом с Шабалкиным на бревна.

Шабалкин ритмично мотал головой в наушниках.

— Хочешь послушать? — Спросил он с довольным видом. — Нна!

Он вытащил из уха черный кружок на проводке и протянул Ане.

«Разбежавшись, прыгну со скалыыы!» — Долбаным вепрем заорал ей в ухо Горшок.

— Блин, Шабалкин, — удивилась она, на миг забыв о своих проблемах. — Ты откуда такое старье выкопал?

— Не понимаешь ничего, — недовольно проворчал Шабалкин, отнимая наушник. — Я еще и Цоя иногда слушаю. Небось, и не знаешь.

Знала, конечно, но сейчас было не до этого. ОТ слова совсем. Она обхватила себя руками и вся сжалась, стараясь не глядеть на Шабалкина.

— Будешь? — покосившись, он протянул ей початую бутылку. Аня отрицательно помотала головой. Какое пиво! Послезавтра очередные соревнования.

— Хотя, давай! — она отняла у Шабалкина бутылку, поморщившись, заглянула в узкое пенное горлышко и отважно втянула в себя чуть не добрую треть. Хмель с непривычки зашумел в голове, стало тепло и приятно. Внутри что-то защипало, забурлило, оттаяло, и из глаз, наконец, потекли стоявшие в горле комом слезы.

— Нюют! — Шабалкин растерянно мотал головой. — Ну, ты чего? Чего ты? Случилось что? — Он неуверенно потряс ее за плечи. — Аань!

Нюта всхлипывала, уткнувшись в ладони. Ее повело, и она уткнулась в грудь к Шабалкину. Шабалкин неловко придержал ее, еще не понимая, что с этим делать. В нем боролись опасение быть в чем-то уличенным, чисто человеческое сентиментальное сочувствие и инстинкт охотника, почуявшего легкую добычу. Наконец, включилась соображалка.

— Нюют, ты, это, пошли в дом... Посидишь, успокоишься. Я сегодня один, дед в больнице, мать к нему поехала. Он что-то бормотал, обнимая ее за плечи и заводя в покосившуюся калитку, словно боясь спугнуть.

Домик и внутри был таким же маленьким. Большая «зала», она же кухня, да маленький дедов закуток за перегородкой. Посреди залы-кухни стоял продавленный диван, наверное, купленный еще шабалкинским дедом с первой получки. У стены, обвешанной постерами с волосатыми музыкантами и голыми тетками, стояла довольно новая, но какая-то засаленная икеевская тахта. Аня сразу поняла, что это место Шабалкина. Одну стену занимала «кухня» — старый буфет, ручной умывальник над эмалированной раковиной, закопченная плита, хлам и крошки. На диване посреди «гостиной» развалился черный кот, старательно вылизывающий свалявшуюся шерсть.

— А ну брысь! — скинул его Шабалкин. — Садись, Нют!

Аня кинула на пол рюкзак, сбросила куртку на подлокотник, оставшись в аккуратной белой водолазке и черных брючках. Присела на продавленный, скрипучий диван, откинулась на спинку, оглядела закопченный потолок и серые занавески, вдохнула спертый, прокуренный воздух — и вдруг почувствовала, что, наконец-то, пришла домой. Туда, где не надо быть ни послушной дочкой, ни примерной ученицей, ни подающей надежды спортсменкой, ни даже лучшей подругой. Где можно расслабиться и просто быть собой. Анютой.

Шабалкин, сосредоточенно морща лоб, заглянул в дребезжащий холодильник.

— Это... — по-хозяйски цивильно сказал он. — Может, того... водки? Мать с утра картошки нажарила.

Аня помотала головой, глядя на него. «Года через два совсем сопьется, — промелькнула мысль. — Они все тут спиваются».

Шабалкин присел рядом, осторожно глядя на нее.

— Ну, чё там у тебя случилось? — спросил он, словно не будучи уверенным, что это его, шабалкинское дело.

— Да так... — неохотно выдавила Аня.

— Я в последний раз ревел в позатом году, когда батя умер. — Вдруг вспомнил Шабалкин. Он как-то сжался и надулся одновременно. — А мать на поминках сказала, что он мне неродной был. Всю жизнь с ним прожил — не знал. В шоке был. Все равно, плакал. Тяжело отца терять, знаешь...

«Знаю», — промелькнуло в голове. Зубы залязгали, накатили рыдания, Нютка уткнулась в ладони.

— Нюют! — Он взял ее за сжатые запястья. — Нюют! Ну, что ты, маленькая! Иди ко мне!

Шабалкин с судорожным вздохом притянул ее к себе. Вдохнув теплый запах мужского пота, прокуренной одежды и еще чего-то неповторимо-терпкого, Нюта услышала, как бьется в широкой грудной клетке под серой футболкой сумасшедшее шабалкинское сердце. Дук-дук-дук... Его грудь высоко вздымалась и, прильнув к ней, Аня ощутила его с трудом сдерживаемое напряжение. Он судорожно сглотнул, чуть дыша. Руки ...  Читать дальше →